Штайнер смущенно смотрел на свои башмаки Студенты. Об этом ему рассказали студенты. Студенты, набравшиеся хорошего вина. Теперь уже он не мог вспомнить даже их имен. Еще дети, лет по пятнадцать. Из довольно почтенного коллегиума, обитатели которого считают себя выше других.
— Видите? Одни слухи, — сказал Иорданус и положил руку ему на плечо. А потом развернулся и ушел, оставив Штайнера одного.
У Лаурьена, который жил в схолариуме уже три месяца, испарились и гордость, и высокие мечты относительно новой жизни. Три месяца изнуряющего изучения способов доказательства, предложенных Аристотелем, арифметики и геометрии, а еще музыки и астрономии. Лаурьен все сильнее скучал по дому, но он не мог просто так, за здорово живешь, отказаться от стипендии и снова стать тем, кем был раньше. Со званием magister artium он наверняка сумеет получить дворянство, поэтому ему придется терпеть и двигаться вперед, даже если эту науку нужно будет грызть зубами. Конечно, остальные в схолариуме точно в таком же положении. Лучше живется только тем, у кого в городе своя комната, они хотя бы после лекций могут заниматься чем хотят. В схолариуме никакой свободой и не пахнет. Мрачный карлик правит своей маленькой империей, зажав ее твердой рукой. Принятие пищи, молитва, собрания, еженедельная исповедь — все больше и больше времени приходилось проводить в схолариуме, выполняя самые различные обязанности. Питались кашей, супом и овощами; жаркое, сыр или фрукты давали крайне редко. Исповедовались в собственной часовне, где даже в разгар лета стоял страшный холод. Только поход в баню сулил хоть какое-то развлечение, но чувственным удовольствием это не назовешь. Да и вообще с чувственностью возникли проблемы. От владельцев собственных комнат Лаурьен слышал, что они ходят к шлюхам; где-то в запутанных переулках Кёльна есть публичный дом, очень гостеприимный, особенно для тех, у кого есть деньги. Хотя и другие ценности тоже в ходу. Ему даже поведали про студента, который расплатился там мешком украденных яблок! От сплошной похоти пивнушки и веселые дома бурлили, но студенты, живущие в схолариуме, вынуждены были вести жизнь монахов. Карлик не сдавал позиций, иногда даже пользовался кнутом, если кто-нибудь из воспитанников по ошибке попадал туда, куда ему попадать не положено. Лаурьен прислушивался к чужим словам, но его товарищи могли только выдвигать предположения, потому что и сами ничего толком не знали, а если среди них оказывался тот, кому было известно больше, чем остальным, то с ним носились как с писаной торбой. Ходили слухи, что женщина отдается всего за три монеты, а иногда хозяин может даже угостить чем-нибудь вкусным, к тому же там есть хорошее вино, и так далее и тому подобное. С любопытством человека, ничего конкретно не знающего, Лаурьен постоянно прислушивался к разговорам. Вроде бы у развалин римской стены есть женский монастырь, туда можно пробраться через дыру и, когда стемнеет, посмотреть в окно на раздевающихся женщин. Эту дыру в стене сделали сами монахини, чтобы быть уверенными, что за ними наблюдают. А раздевшись, они бросаются друг другу в объятия, ласкают друг друга и целуют. Но еще ужаснее были слухи о секте, которая занималась sexsum sacrale[33]. Небесный Бог кажется им недостаточно близким, вот они и воспользовались мистикой, которая не ограничивается словами, а требует конкретных действий. Действий настолько мерзких и богохульных, что Лаурьен вышел из комнаты. Слушать о подобных вещах ему не хотелось. Он бы вполне ограничился сведениями относительно того, сколько требуется денег для похода к проститутке. Чтобы убедиться, что такой суммы у него в любом случае нет. Когда обитатели схолариума перешептывались, поглядывая на него (Домициан всегда был с ними), он делал вид, что ему неинтересно. Но однажды Домициан предложил составить им компанию, причем прямо на следующий день, поскольку подвернулась удачная возможность.
«Удачная для чего?» — спросил Лаурьен, но Домициан только засмеялся и сказал, что он сам всё увидит.
Приору они выдали очередную ложь, и он ее проглотил. Он всегда глотал все, что бы они ни придумали, главное — с должным почтением относиться к его правилам. Их было трое: Домициан, Лаурьен и один парень из коллегиума. Именно у него и появилась эта идея, а когда Домициан возразил, что, может быть, не стоит брать с собой Лаурьена, тот (по имени Маринус) только пожал плечами.
Итак, они все-таки отправились втроем. Выйдя за городские ворота, они брели пешком добрых три часа. Карлик считал, что их пригласил отец Домициана, и ему не оставалось ничего другого, как только дать согласие на эту вылазку. «Ведь сегодня нет ни лекций, ни диспутов, но зато, — со смехом сказал Домициан, — есть кое-что, способное возбудить дух». Цель путешествия они держали в страшной тайне, но Лаурьен не очень-то и расспрашивал. Безумно счастливый из-за того, что удалось вырваться из схолариума, он почти не реагировал на их намеки, перекидывался с ними шуточками, наслаждался теплым солнцем и неожиданно прекрасным днем. Он бы согласился даже на казнь, только бы сбежать из стен своего мрачного узилища.
Но где-то через час он все-таки спросил, куда же они идут, и Домициан ответил, что они идут в церковь. Лаурьен был ошарашен. Зачем два часа тащиться по изнуряющей жаре, если в Кёльне полно церквей? Но это особенная церковь, пояснил Маринус, студент из коллегиума. Совершенно особенная. А потом они буквально зашлись от смеха, а Лаурьен переминался с ноги на ногу, как мокрый пудель, и больше уже не осмеливался приставать с вопросами. Еще через час они наткнулись на заброшенный двор. За ним проглядывал силуэт одиноко стоящего здания, которое вполне могло оказаться церковью. Но у бокового нефа отсутствовали крыша и стена, да и портала, через который можно было бы проникнуть внутрь, не было, остались только хоры, окруженные стеной.
— Руины, — изумленно проговорил Лаурьен.
Домициан посмотрел на небо. Примерно через час солнце зайдет. А пока придется потерпеть. «Чего мы ждем?» — чуть не слетело с языка у Лаурьена, но он промолчал Маринус развязал свой мешок, они поели, попили и легли в траву.
Постепенно сгустились сумерки, Лаурьена клонило в сон. Должно быть, он задремал, потому что его вдруг сильно ударили под ребра. Он выпрямился и увидел группу священников и послушников в темных сутанах и со свечками в руках, они двигались по лишенному крыши боковому нефу. За ними шли монахини, тоже со свечами.
«Месса», — подумал Лаурьен, замешательство которого все росло.
— Пошли, — прошептал Домициан, встал на четвереньки и пополз к руинам, стараясь не высовываться, а потом спрятался за кустами. — Только без шума, если нас заметят — убьют.
— Почему?
Домициан не ответил, он не сводил глаз с руин.
— На, выпей, тебе поможет.
Он протянул ему бутылку с вином, и Лаурьен сделал большой глоток.
Монахи добрались до алтаря, поставили свечки на землю и сложили руки для молитвы. Следовавшие за ними монахини опустились на пыльный пол и глубокими голосами затянули песню, слова которой, хотя и латинские, Лаурьен разобрать не мог.
— Это же не латынь, ты, дурак, — шепнул, ухмыльнувшись, Домициан. — Этого языка не существует, а если бы такой и был, то считался бы дьявольским.
У одной из монахинь было при себе что-то вроде барабана, который издавал красивый звук, как будто звенят церковные колокольчики. На этом инструменте она подыгрывала поющим монахиням, которые тем временем успели подняться. Лаурьен не понял, что это за страшная церемония, потому что такого он еще не видел ни в одной церкви. Когда монахини потянули вверх свои одежды, у него на спине выступил пот. Ведь не станут же они… Нет, это невозможно. Домициан передал ему бутылку:
— Пей. Тебе нужно выпить.
Тем временем стало совсем темно. Один из священников встал перед алтарем и задрал свою сутану. Первая монахиня, уже голая, подошла к нему за благословением. У Лаурьена забурлила в жилах кровь. Он уронил бутылку.
Монахиня легла на алтарь. Двое священников — к тому времени Лаурьен уже засомневался, что это настоящие священники, — начали привязывать женщину веревками и шнурами к неровному камню, так что вскоре она уже не могла пошевелиться. Остальные снова запели на том же непонятном языке, звук то затихал, то становился громче; при этом все они, сцепившись руками, раскачивались туда-сюда. Потом вперед вышел священник в задранной сутане и вклинился между ног привязанной монахини. Лаурьен
