Штайнера не было.
— Я думаю, что нашел ответ.
Канцлер опустил нож.
— Нашли?..
— Да. Если взять за основу фразу, которую придумал преступник, то все объясняется легко. Да, все просто до гениальности. Смотрите мы все время размышляли над тем, что не относится ни к происшествию, ни к Касаллу, и все время предполагали самое очевидное. Рукава, берет, книга, башмаки. Я даже дошел до очень странной идеи: задумал поверить, может быть мертвец — это вовсе не Касалл, а кто-то иной. Например, его близнец. С одной стороны, все это были ложные пути. Но человек — это существо, которое воспринимает мир в первую очередь глазами.
Он остановился и набрал побольше воздуха. Канцлер воспользовался паузой:
— Следовательно, решение задачи связано с другими органами чувств?
— Да, с акустическими. Пытаясь спастись от смерти, Касалл кричал, как мы знаем от свидетелей. Но это преступная подтасовка фактов, а я был не в состоянии отделить заблуждение от реальности.
Канцлер отодвинул тарелку:
— Заблуждение от реальности? Похоже, я не успеваю следить за вашей мыслью.
Штайнер кивнул:
— Мы воспринимаем реальность через процессы, которые нам известны. Человек кричал, потому что находился в смертельной опасности. Чуть позже он был найден мертвым. Кому придет в голову мысль, что громкие крики издавал не убитый? Здесь лишнее — это крик. Кричал не Касалл, а кто-то другой. А это меняет всё. В том числе и ситуацию со свидетелями, потому что если крики вырвались не из горла Касалла, значит, вполне возможно, что он был убит гораздо раньше.
Канцлеру понадобилось время, чтобы осознать, какие последствия должно иметь открытие Штайнера. Он встал, принес второй бокал и наполнил его хорошим рейнским вином.
— Значит, вы думаете, что кричал кто-то другой? А Касалл к тому времени уже лежал мертвый возле вашего колодца?
— Преступник пытался ввести нас в заблуждение, изменив течение времени. Для нас между криком и убийством прошло всего несколько минут. Но если кричал другой, то когда же на самом деле убили Касалла? Лежал он голый под дождем десять минут или час, наверняка этого никто сказать не может.
— А что… — канцлер, наморщив лоб, смотрел, как Штайнер задумчиво и с некоторым самодовольством пьет вино, — что из всего этого следует? Почему кто-то кричал, если никто не угрожал ничьей жизни?
— По моему мнению, из этого следует, что крик был либо случайностью, во что я не склонен верить, либо, что вероятнее, осознанным отвлекающим маневром убийцы, который сам и вопил с целью сдвинуть время совершения преступления и добиться того, чтобы оно определялось абсолютно однозначно.
— Incredibilis[37], — пробормотал канцлер. — И как только вы до этого додумались?
Штайнер засмеялся:
— Я серьезно отнесся к вашему предложению и на одной из лекций провел дискуссию, что, безусловно, не вполне соответствует правилам. Конечно, компоненты пришлось изменить. Получилась некая философская притча про корову. Но лишь после этого мне открылось истинное знание.
— Это ужасно, — мрачно заявил канцлер, — потому что даже если нам и кажется, что мы решили задачу, я имею в виду, если это действительно так, как вы предполагаете, то ведь тогда все предыдущие свидетельские показания теряют всякий смысл. Потому что в том случае, если Касалл был убит раньше…
Штайнер встал. Да, придется все начинать сначала. Кто сможет дать ему сведения относительно времени преступления? С какого момента Касалл лежал перед его домом?
Quaestio[38]
Он ломал себе голову, не зная куда направиться. Факультета как единого целого не было. Были коллегиумы, бурсы и хосписы. А еще студенты и магистры. Не как в монастыре, где, пройдя за ворота, одним взглядом можно охватить всё ora et labora[39] осуществлялись в одном и том же месте. Но где же факультет? Разбросан по всему городу. Где-то сидят теологи, их лучше всего искать рядом с монастырями; есть еще и юристы, но где их найти, он не знал. Может быть, в Кёльне их вообще нет. А еще артисты. Некоторые из них живут в коллегиуме, в котором ему уже как-то давали поесть, но там очень бедные студенты, идти туда он не хотел. А к кому вообще идут, если нужно сделать заявление? К стражникам? Или же прямо в совет города? Туда, где сидят цеховые старшины? К ним его тоже как-то не тянуло. Он сын золотаря, никчемный бездельник, который уже сейчас пьет, ворует и не мечтает пойти по стопам отца. Кто ему поверит? И вообще, почему он должен вмешиваться? Таким как он лучше держаться в стороне и не высовываться. И все-таки… Он слышал, что совет назначил награду за любые сведения, способные пролить свет на загадочное убийство магистра. Эти деньги очень бы ему пригодились, в конце концов он кое-что знает, потому что его отец видел мертвеца.
Он бродил по улицам, так и не приняв никакого решения. Глазеть на дома и рыночных торговцев — это, безусловно, не выход, но ему нужно подумать. Кого можно спросить? Священника в церкви? Или вон того монаха, стоящего перед мясными рядами?
Ворон — так его прозвали из-за темной, как у цыгана, кожи — приблизился к монаху, который испуганно поднял глаза к небу, где черные тучи в одну секунду полностью закрыли солнце.
— Простите, досточтимый брат, но я ищу магистра с факультета. Не могли бы вы подсказать, где можно найти кого-нибудь из них?
Монах-францисканец в коричневой сутане посмотрел на мальчишку — на вид от силы лет пятнадцать — и наморщил лоб.
— Что такому как ты понадобилось от магистра? Ты что, студент?
Ворон покачал головой:
— Нет, но у меня есть новость, и мне бы очень хотелось ее сообщить. Только не знаю, куда мне идти. Где факультет?
Францисканец засмеялся. Хороший вопрос. Факультет везде и нигде. Отсюда ближе всего одна из бурс. Там наверняка можно найти и какого-нибудь магистра.
— Иди дальше по улице, а потом налево, пока не упрешься в дом с синими ставнями.
Ворон отправился в путь. Но из бурсы его послали в коллегиум, а оттуда дальше — по Юденгассе на запад, в сторону церкви Святой Урсулы. Поскольку он все время хотел поговорить только с магистром, все были уверены, что он ищет Штайнера, вот почему получилось так, что до Марцелленштрасе он добрался только к обеду, когда его голод вырос до невероятных размеров.
Штайнера дома не было. Служанка велела мальчику подождать, потому что он не хотел говорить, зачем пришел. Подозрительно поглядывая на него, она поставила перед ним миску супа, который он жадно проглотил.
Когда наконец появился Штайнер, Ворон уже задремал на своем стуле.
— Ты ко мне?
Мальчик подскочил. Усердно закивал и сел прямо.
— Я слышал, что назначили награду тому, кто что-нибудь видел.
— И что же ты видел?
— Я? Ничего, но мой отец… он рассказывал, что видел мертвого магистра.
— А почему же ты пришел только сейчас? И почему ты, а не твой отец?
— Раньше я не мог. У меня была работа на два месяца, не получилось вырваться. А отец идти не хочет.
Штайнер кивнул. Конечно, это уважительная причина. Если у такого человека есть работа на два месяца, то это ему гораздо важнее.
