словами он, встав из-за стола, склонился перед Подменышем в низком поклоне.
Тот бросился было его поднимать, но… проснулся. Поначалу была досада на то, что не досмотрел чего-то главного, не получил ответа на самое-самое нужное. Потом он задался вопросом: а с чего это его бывший наставник вообще вдруг начал сниться? Может, надо молебен за упокой его души заказать? К тому же возвращаться в Москву с малой свитой, бросив слегка приотставшее основное войско, не хотелось, так что время позволяло.
Однако, отстояв на заупокойной службе, которую Иоанн, конспирации ради, заказал по всем погибшим во время неудачного похода, он обнаружил, что ратники так и не подошли, хотя должны вот-вот. Оставалось ждать…
Чтобы не озвереть от скуки, он заехал в еще один из старинных монастырей Владимира — в честь Рождества Пресвятой Богородицы, основанном в далекую былинную дотатарскую эпоху, расположенном недалеко от города.
Памятуя строгое наставление покойного учителя, каверзных вопросов он не задавал, но мысли от безделья в голове бродили, и он гораздо чаще смотрел по сторонам, нежели прислушивался к словам торжественного молебна.
Устроили его на ночлег тут же, в соседней от настоятеля келье. Наутро, по-прежнему маясь от безделья и праздного любопытства, он, выйдя после заутрени из церкви, ухватил за рясу пробегавшего мимо шустрого монашка, чтобы поинтересоваться про вросшее в землю — еле возвышалось над нею — небольшое строение, стоявшее чуть в отдалении от прочих монастырских зданий.
Монашек оказался подкеларником[156] Никифором, был ласков и угодлив, но на полушутливый вопрос Иоанна Васильевича отвечал неохотно и как-то невнятно. Так государь и не понял — то ли там сидят провинившиеся в нарушении монастырского устава монахи, которые вроде бы сами наложили на себя соответствующую епитимию, то ли…
— А ну-ка отведи меня туда, — попросил Иоанн.
— Да у меня и ключа-то нет, — заупрямился монашек.
— У кого же он?
— У келаря отца Агапия.
— Тогда покличь его, да пусть ключ не забудет захватить, — повелел Иоанн, все больше загораясь любопытством.
— Он ныне мужичков деревенских на правеж ставит — недосуг ему, — смущенно пояснил подкеларник.
— Что-о-о? — удивился Иоанн. — Это к царю-то недосуг? Ты в своем ли уме, монах?! — но тут же иная мысль пришла ему в голову, и он, крепко ухватив собеседника под локоток, распорядился с усмешкой: — А и впрямь, негоже человека своим праздным любопытством от благочестивых дел отвлекать. Пойдем-ка сами к нему, да заодно и поглядим — как да что. Может, и мне есть чему поучиться… с правежом.
Келарь — дородный, с изрядным брюшком и толстой шеей, на которую была крепко насажена могучая голова, тряся вислыми щеками, увлеченно распекал у монастырского крыльца понуро стоящих мужиков.
Иоанн цепко удержал монашка, облегченно рванувшегося к отцу Агапию, и пояснил:
— Сказано ж тебе — негоже святого отца от богоугодного дела отвлекать. Давай-ка помолчим да со стороны поглядим, яко он его справляет.
Судя по громкому визгливому голосу келаря и унылым лицам мужиков, свое дело отец Агапий ведал славно и справлял его на совесть.
— Ты ж еще по осени обещался с монастырем расплатиться, — распалялся келарь. — И где обещанное? Сколь еще ждать потребно? — и тут же с угрозой: — Не мне и не отцу игумену задолжал, но богу. Это ж грех какой! Мне даже вымолвить страшно, какие тебя муки на том свете ожидают. Да и на этом тоже, — пообещал он многозначительно. — Али запамятовал, что ноне с кончиной закостенелых грешников у меня половина земляных келий пустуют? Так мне ведь и напомнить недолго!
— Отдал же я сполна, — промычал в ответ мужик, зло разминая в руке свой лохматый треух.
— А реза?[157] Ее кто отдавать будет — ангелы небесные?! — вскинулся отец Агапий. — Опять же на резу еще реза идет. Ее ты тоже два года не платил. С нею как быть?!
— Так вот же привез я, — вновь заикнулся мужик.
— То государева подать. Она наособицу идет, потому как царь у нас ныне гостит, — отмахнулся келарь.
— Ну, коль уж обо мне речь зашла, то тут и показаться не грех, — вздохнул Иоанн и неспешно двинулся вперед по мягкому хрусткому снегу.
— Сам государь! — взвизгнул отец Агапий с восторгом и грозно рявкнул на стоящих у крыльца: — На колени, сиволапые!
Те послушно брякнулись прямо в пушистый снег.
— А шапки-то, шапки! — вновь простонал келарь.
И вновь все беспрекословно и почти мгновенно исполнили требуемое.
— И вам поклон, люди добрые, — приветливо произнес царь. — Благослови вас бог за то, что меня — сирого да убогого, милостью своей не оставили, прокорм привезли. Коли не вы бы — не иначе как с голоду помер. В казне-то у меня так пусто, что мыши, и те передохли. Вижу, тяжко тебе с ними приходится, святой отец, — обратился он к Агапию. — Зрю, что никак не желают понимать людишки-то, что первым делом надо с божьими людьми расплатиться, а уж потом о себе подумать… ежели что останется. Ай-яй-яй, беда кака, — заохал он притворно.
Келарь молчал, не зная что сказать. Вроде бы и поддерживал его Иоанн Васильевич, но уж больно тон при этом был у государя какой-то… неправильный, что ли. Будто он, страшно подумать, не на стороне келаря, а на той, другой, кто сейчас недвижно стояли на коленях в снегу, низко склонив головы, чуть ли не уткнув их в сугробы. Между тем Иоанн, поежившись, заметил:
— По такой погоде не след бы в сугробах прохлаждаться. Встаньте-ка, люди добрые. — И легонько толкнул носком сафьянового сапога крайнего из коленопреклоненных: — Будя валяться-то, говорю, — и осведомился у келаря: — Он, что ли, шельмец, резу на резу отдавать не желает?
Тот замялся, не зная, как ответить, чтобы не попасть впросак.
— То из-за нуждишки великой сбираем, государь, дабы божии люди от гладу не мерли. Опять же сколь народу в гости понаехало, — недвусмысленно намекнул он на царский поезд. — Оно, конечно, гость в дом — благодать на нем, да одной благодатью сыт не будешь.
— Ну да, ну да, — поддакнул Иоанн, принюхавшись к сочному винному перегару, исходившему, как ни странно, от отца Агапия. — Опять же, если самим в поле выйти, дабы потрудиться с молитвой на устах во славу господа нашего, то где тогда времечко для бражничания и пианства сыскать? Непорядок выйдет, верно?
— То я, — еще больше побагровело лицо у келаря, — в подвалах из давних бочек опробовал — не испортилось ли чего доброго, вот и. — Он развел руками.
— А меня ли не угостишь? — полюбопытствовал Иоанн. — Или великий убыток от того приключится для божьей обители?
— Да помилуй, государь, за счастие почту, — засуетился отец Агапий.
— Ну тогда и повели, чтоб бочонок прямо сюда выкатили. А еще лучше сам проследи, чтоб непременно из тех был, кои ты самолично проверял.
— Я мигом, — оживился келарь и проворно метнулся в сторону монастырских кладовых.
— Выходит, это ты — кормилец мой? — поинтересовался царь, вновь повернувшись к мужику.
— Выходит, что так, — неохотно пробасил тот, опасаясь ляпнуть что-то не так, но затем добавил: — Да тут, государь, почитай, что все мы из таковских.
— Получается, что я ваш должник, — вздохнул Иоанн. — А сколь резы-то скопилось?
— Келарь сказывал, что я еще четыре сорока[158] денег должон.
— Изрядно, — согласился царь.
— Думал, ныне расплачусь, — вздохнул мужик. — Ан, сказывают, что то наособицу и не в счет —
