принадлежит представление о монгольской религии XII–XIII вв. как о примитивном язычестве» (там же, 241).
Район преимущественного проживания последователей религии митраизма-бона среди «цзубу» — татар лежит более чем в двух тысячах километрах к северу от мест ее основного распространения в то время. Основные источники, откуда историки берут сведения о вере средневековых татар, те же — персидско-китайские «официальная» и «тайная» «истории» (30, 245), а также сведения христианских и арабских (мусульманских) историков.
В данном вопросе ко всем источникам — и христианским, и мусульманским, не следует относиться с большим доверием. Можно догадаться почему — мы видели из приведенного примера, мусульманское «официальное духовенство», «приватизировавшее слово Божье» (107, 12) в вопросе «можно ли считать мусульманами тех, кто, отклонившись от верного учения ислама, пошел по одному из его ложных ответвлений», никаких сомнений не испытывало. И отвечало — «ни в коем случае», это не мусульмане. Ахметзаки Валиди чуть не избили прямо за праздничным столом «официальные» священнослужители-мракобесы, явно опасаясь за свой «бизнес» перед думающим и эрудированным «конкурентом». Или же другой пример — знаменитого завоевателя, эмира Аксак-Тимура (правил в 1370– 1405 гг.) богословские авторитеты Сирии и Хорезма обвиняли в том, что он предпочитал Йазу Чынгыз хана шариату. «На этом основании даже была издана фетва[125], по которой Тимур и его подданные не признавались мусульманами» (53, 172).
Необходимо помнить, что для «мусульман» (арабов и персов) татары были врагом № 1 уже в XII — начале XIII в., и, естественно, они были весьма далеки от того, чтобы признавать своих врагов мусульманами если даже часть татар исповедала Ислам. Тем более не могли арабы и персы признать «настоящими мусульманами» татар, исповедавших Ислам позже, когда они претендовали на роль «духовных пастырей» татар — в конце XIII–XIV вв. Представителям «мусульманского мира» было крайне невыгодно признавать кого-либо из татар, исповедавших Ислам «не так, как они» и не принявших эту веру от их священнослужителей и не выполнявших их «инструкций» относительно вероисповедания, мусульманами по объективным причинам:
Сначала, в ходе войны с монголо-татарами, арабам и персам никак нельзя было признавать врагов единоверцами. И без этого, как мы ниже увидим, народ «мусульманского мира» не горел желанием воевать против татар Чынгыз хана — и вовсе не потому, что был «парализован страхом».
А после создания монгольской державы нельзя было менять точку зрения, уже принятую в исторической литературе — она и пришлась кстати — все были заинтересованы в том, чтобы признать Чынгыз хана и его потомков «язычниками». И мусульманам — арабам и персам (суннитам и шиитам) было это выгодно и необходимо, и христианам — католикам и православным, так как все, каждый в определенной мере, стремились стать главными наставниками татар-чингизидов по религиозным вопросам и убедить их принять именно свое вероисповедание, отказавшись от «язычества» предков.
Соответственно, многим татарам XI–XII веков и начала XIII в. приписывали, смешивая реальность с вымыслом, различные «верования», «обычаи» и «приметы», возможно бытовавшие в народе в виде пережитков, и противоречащие нормам Корана, подобно явному вымыслу — «запрета купаться и мыть одежду» (30, 258), привычки заводить талисманы в виде изображений (фигурок) людей (там же, 250), или обычая, запрещающего вставать на порог[126] (там же, 259) и т. п.
В начале войны «мусульманского мира» с татарами Чынгыз хана, когда неизвестен был исход этой войны, пропагандистская деятельность была направлена на организацию «газавата» — тотальной войны всех мусульман против «неверных татар», что так же способствовало оценке татар как язычников в источниках мусульманских авторов.
После создания державы монголов началась усиленная борьба с целью «завладения разумом и духом победителей» со стороны мировых религий — Ислама и Христианства. В связи с этим ближневосточные (арабские и персидские) пропагандисты Ислама среди чингизидов (естественно, также в варианте «единственного верного учения», которое только они могут предложить) отстаивали точку зрения, высказанную ранее их предшественниками, о том, что «татары оставались неверными» еще в XI–XII вв. и позже (30, 94).
Не следует забывать и того, что арабы и персы и представители других «легитимных» религиозных течений в исламских государствах не считали мусульманами тех, кто ограничивался в исповедании Ислама лишь признанием того, что «Ислам основан на ряде идей, которые представляют непреходящую ценность и выше отдельных направлений мусульманства» (6, 187). И особенно если это совмещалось с изучением Корана и чтением молитв на своем языке, а не на «официальном мусульманском» — арабском.
Поэтому выгодно было и христианскому, и мусульманскому миру признавать татар Чынгыз хана в своих «публикациях» именно «язычниками». Поэтому до нас и не дошли ни Йазу (Яса, Язу) в подлиннике, ни даже в полном и точном списке, ни Алтын Дафтер, вообще никаких «татарских книг и бумаг с татарскими письменами». И почти никаких достоверных сведений о вероисповедании татар вообще — до Чынгыз хана и при нем, (кроме несторианства), не было оставлено.
Несториане также не считались официальной церковью за христиан. Но тот факт, что несторианство было именно христианством, его «ответвлением», пришлось признать «законным» пасторам, попам и муллам, так как несторианство было основательно развито и распространено в мире, и имело древнюю историю уже к XII в.
Основные признаки митраизма-бона, по причине которых он «не ладил с буддизмом, но дал спокойно поглотить себя христианству и исламу» — то есть основные признаки веры части татаро- монголов, к которым относился и Чынгыз хан, как объясняет Л. Н. Гумилев — это то, что «митраизм — жизнеутверждающая система» (30, 255).
«Митраисты предписывают борьбу за правду и справедливость, то есть, военные подвиги, а во время войны отшельники рассматриваются как дезертиры». И буддистская «проповедь борьбы с жизнью, утверждение, что прекрасный мир, окружающий нас, — майя (иллюзия), что полное безделие — самое подходящее занятие для талантливого человека и что лучшее средство для торжества добра — это непротивление злу, — все это представлялось митраистам-бонцам чудовищной ложью, а с ложью надо было бороться. Так предписывал их закон. Вот почему буддизм встретил такое яростное сопротивление в Тибете и Монголии», а победил он в Центральной Азии лишь после заката «эпохи монголо-татарской империи», в XV–XVI вв.
Понятно, что мировоззрение монголов не имело ничего общего с буддизмом.
Посмотрим далее, какие мы имеем сведения о других вероисповеданиях татаро-монголов.
Во-первых, исповедывали татары Единобожие (как и несториане): «Определенно о монотеистическом богопочитании говорит Рашид ад-Дин. У него приведен ряд высказываний Чынгыз хана по этому вопросу. …Чынгыз хан сказал про себя, что «дело его, словно новый месяц возрастает со дня на день; от Неба силою всевышнего Господа нисходит божья помощь, а на земле помощью Его явилось благоденствие» (30, 245).
Также «сохранился текст молитвы Чынгыз хана, когда он молился на вершине холма, повесив на шею пояс, развязав завязки плаща и пав на колени: «О предвечный Господь, ты знаешь и ведаешь, что Алтан хан начал вражду… Я есмь ищущий за кровь возмездия и мщения. Если знаешь, что это возмездие мое правое, ниспошли свыше мне силу и победоносность и повели, чтобы мне помогали ангелы, люди, пери и дивы». Эти слова могли бы показаться традиционными мусульманскими обращениями к Аллаху, но имя Аллаха нигде не упоминается, а везде стоит персидское слово «Худа», то есть «Бог» (там же).
Отмечу, что татары-мусульмане и ныне, когда они поминают Бога, предпочитают зачастую использовать именно слово Ходай, арабским словом Аллах пользуются, когда читают молитву (например, намаз), то есть когда «отправляют культ» — и, как и положено в официальном Исламе, по-арабски. Кто знает, читает полностью по-арабски, а кто нет, то только часть — Всевышний, как обоснованно полагают многие и многие татары, поймет обращение к Нему на любом языке и даже мысленное обращение.
Стоит, полагаю, дополнить приведенный выше из работы Л. Н. Гумилева пример того, что молитва Чынгыз хана была подобна «традиционным мусульманским обращениям к Аллаху», следующим — по мнению западных исследователей (например, Алена Франка), в татарском историческом сборнике
