Высотка

как будто резали автогеном

в зеркале еще четче, идеально острый край

поранишься и не заметишь.

(Взгляд, как у собаки, которую запирают в доме одну. Если сейчас провести все оптические линии, окажется, что мы оба смотрим в никуда; пересекаемся в точке, которой нет; мы — отражения, проекции; ты видишь меня, я вижу тебя; отвернись — и я исчезну. Но что будет с тобой? Что ты расскажешь ему?

Да ничего не будет. Вопрос риторический, я всего лишь перепеваю БГ.)

По ту сторону зеркального стекла

все происходит безболезненно и бескровно

если двое решили разойтись без шума и пыли

кто может им помешать?

(С точки зрения стороннего наблюдателя, коим поневоле становится Босс — самая обычная интермедия. Она в дверях, он проводить вышел. Прощайтесь быстрее, что за церемонии, елки-палки).

Уходишь? говорит Баев. Так скоро?

(Только не отвечай, слово это зацепка, а мы должны быть зеркально гладкими, мы должны отражать.)

Кто первым поведется, ответит

сорвется с нейтрального тона

приоткроется для удара под дых

покажет, куда целиться

тот и проиграл.

(А когда вернешься — опять никогда? продолжает Баев в том же духе, и он прав — не оставляй путей к отступлению. Еще бы усмехнулся кривенько, как он умеет…)

Что за странные игры

противники расходятся, стреляют по команде

обе пули навылет, на заднем плане крики «врача, врача»

Босс высунулся из комнаты

Саныч, ты скоро?

(Знаешь, что дальше? Они полежат немного, потом встанут, отряхнутся, и начнут сначала. Эта пленка закольцована сама на себя.)

Не хочу знать, что будет дальше, потому что будет

это очевидно, это легко просчитывается

ты знал, что я приду, я знала, что ты знал

и все-таки пришла

поговорили о погоде, прошвырнулись по улице

купили мясо, хлеб, сигареты, что-то еще

можно продолжать в том же духе до бесконечности

если бы не было так больно.

Останься, говорит он сдавленным голосом, ты же меня без ножа режешь. Хочешь, чтобы я объелся сырого мяса и умер от заворота кишок? Какая поучительная смерть! Меня наверняка покажут по телевизору в новостях, в разделе «происшествия»… Босс правду сказал — мы тут окончательно дошли до ручки. Готовить некому, я не по этой части. Максимум — кофе сварить. Босс тоже не умеет, он доводит мясо до состояния химически чистого углерода. Видела бы ты его макароны — из них получается отличный обойный клей. Знаешь, сколько я съел такого клея? Остальные те еще придурки, завтра сама убедишься. Аська, я чуть не сдох тут без тебя. Исправно выл на луну. Как только она покажется — встаю на четвереньки и вою. Спроси у придурков, или вон у соседей снизу. Кстати, я купил твое любимое овсяное печеньице. В тот же день, когда ты позвонила.

А ты не позвонил.

А я не позвонил.

(Черт, как больно. Каждое слово под дых, даже если не целиться. Натужный юмор, петросянистый, плоский, шуточки в заусенцах. Раньше он был изобретательней, несло вдоль по Питерской с ветерком… А сейчас говорит и сам себя ненавидит, но ведь надо что-то говорить…

Больно, и у боли есть один существенный плюс — она показывает, что ты еще жив. Dolore ergo sum. Не обращай внимания, я всего лишь редактирую Декарта, добавляя в его афоризмы свои грамматические ошибки.)

Я всего лишь собираюсь заплакать

потому что ты меня уже опередил

теперь можно размазывать по щекам сообща

я это не раз и по самым ничтожным поводам типа

не вовремя поставленного БГ или февральского солнца

рефлекторная реакция, простая вегетатика

щекочет в носу, щиплет глаза, трудно удержаться

молодец, что не комплексует

мужчина должен уметь плакать — красиво, сдержанно

чтобы ни один мускул не дрогнул.

(Я продолжаю, у иронии мощный анестетический эффект. Она поможет мне удержаться. Или не поможет.)

Да, сейчас все разрешится в тонику

в самую устойчивую из комбинаций

ты и я, кофе, овсяное печенье

и придурки.

Здесь вообще-то живет тьма народу, говорит Баев, но сегодня они на базе. И я наврал про метро — я вовсе не собирался тебя провожать. Метро затопило, туда не пускают, пути назад отрезаны. А от потопа можно укрыться здесь, тем более что мы заблаговременно запаслись провизией. Кроме печеньица у меня есть также и мороженце. Крем-брюле на вафельках, ты ведь любишь.

(Послушать его — самоуверенный пижон, и если бы не этот взгляд… как у собаки, которую везут усыплять.)

Данька, кричит Босс, харе трепаться

я к шефу опаздываю.

(Сварим кофе, сядем на подоконник… Подоконник в сталинском доме — не об этом ли ты мечтала? На нем свободно можно жить. Не знаю, будет ли тебе хорошо в этой квартире. Мне было плохо, очень. Я сидел тут один и, в полном соответствии с вышесказанным, выл на луну. Вот и все, что я делал тут без тебя.)

Вот и все, хватит трепаться, плакать, обнимать

это неправильные глаголы, в нашем лексиконе их нет

вцепились друг в друга как утопающие

как будто от этого зависит наша жизнь

расцепишься — и пойдешь ко дну

топориком пойдешь, некрасиво

неправильно, внахлест сросшиеся души

с общими легкими, почками и селезенкой

разделить невозможно, даже под общим наркозом

ты по-прежнему думаешь, что это любовь?

Полчаса, Аська, говорит Баев. Потому что другие полчаса мы уже у Босса украли. Не хочешь на кухню, иди в большую комнату, там есть бандура с кассетами, займись ею. Или просто ляг поспи, потому что нас ждет бессонная ночь. Ты ведь расскажешь мне, что в мире происходит? Как ты, Аська? Жива? Где шлялась?

Впрочем, есть идея получше. Накупили провизии — будем праздновать Новый год. Мы знакомы со