билеты. Я буду работать, а ты гуляй, только не задавай вопросов.
Оба-на, но ведь я и не задаю!
Ты не понимаешь. Вообще никаких вопросов.
Это было требование сугубо прагматическое, даже коммерческое. У него определенно пошли дела, он туманно намекал на какой финансовый прорыв, который намечался на ближайшие две-три недели. Я делала вид, что намеков не понимаю, но мне нравились сказки. Почему бы им не оказаться былью, в конце концов.
Еще бы я не хотела в Киев! Город белых улиц, колоколен, говорящей листвы, каштанов, тополей в три обхвата, крутых подъемов и спусков, художников, хиппов и хиппушек… Я снова и снова просматривала внутренние записи о том, как мы взяли Киев, а потом взяли Одессу, за полдня все обошли и переименовали. Наша лавочка, наш тополь, дырочки в листве, пробитой насквозь небесным компостером; другая карта поверх обычной, бумажной; другие улицы, вырванные из невнятной истории такого-то города с таким-то населением, транспортной системой, школами, больницами и градообразующими предприятиями… Чушь! Город образуется иначе, по нему нужно пройти без карты, ничего о нем не зная и ни на что не рассчитывая, пока прохожие спешат по своим делам, совершенно случайные люди, которые никогда не поднимут головы, чтобы увидеть небо, и уж тем более не полезут на крышу или в одноместный лифт вдвоем. Что они могут знать об этом городе?
Наши прошлогодние знакомые-хиппы знали все.
Ровно год и четыре месяца тому назад, покрутившись на Андреевском спуске, мы влились в компанию хайратых мальчиков и девочек, которые аскали на хавку, не будучи голодными, ради самого аска. Мы тоже попробовали, но успеха не добились. Безмазовый день, вздохнул мальчик Коля по прозвищу Кришна, пойдемте лучше на мост, пока солнышко не село.
Но солнышко и не думало садиться. Здесь все было в разы медленней, чем в Москве. Самый старый в Киеве мост был перегорожен шлагбаумом. Граница между там и здесь, глубокомысленно сказал Кришна, на той стороне —
Мы перелезли через шлагбаум, но ничего не ощутили, наверное, потому что находились как раз в процессе сбычи мечт. Нам везде было хорошо — по ту сторону, по эту, в поезде, в городе или на мосту, заросшем травой, засеянном окурками, которые вот-вот должны взойти и зазеленеть конопляными листиками. Завтра здесь вырастет сигаретное дерево, сказал Баев, втыкая в щель между камнями тлеющий «Dunhill», последний. Жаль только, жить в эту пору прекрасную мы будем уже в другом городе. Впрочем, почему жаль — нас ждет море. А у них какие-то свои отношения со временем, они будут вечно лежать на мосту, как галапагосские черепахи, как тюлени, в морщинках и складочках, кайфующие при любой погоде. Никуда не торопятся, ничего не хотят, всему радуются, отмороженные, заторможенные, просветленные донельзя. Аська, слиняем? Даю тебе час, потом отрываемся от коллектива и летим. Надоело, ей-богу.
Полежали, покурили, пошли смотреть на каштаны, а каштаны везде, итого ходили долго, но солнышко висело над головами, прибитое гвоздем к небесной тверди; день застыл, растянулся; у него оказалась тысяча карманов, набитых разнообразной шмалью; наши друзья делались все более безмятежными, молчаливыми и чудными. Пресытившись каштанами, мы переключились на дома-обманки, обследовали их; убедились, что внутри пять этажей, а снаружи три; отказались ехать к памятнику мусоровозу; вместо этого были препровождены к самому маленькому в мире лифту — это недалеко, свернуть с Крещатика и буквально метров сто. Только вы вдвоем не влезете, сказали они.
Чепуха, ответил Баев, мы ж близнецы, мы вдвоем на третьей полке спали, а тут какой-то лифт.
(Что-то не припомню, сказала я, когда это? В будущем, ответил Баев. Если бы ты посмотрела сейчас в свои космические карты, то обнаружила бы, что именно так мы в Одессу и уехали, сегодня ночью.)
Лифт и правда крошечный. Надо обняться так, чтобы и одежды уже не чувствовать, выдохнуть и не вдыхать. Готова?
Снаружи поднажали, дверь закрылась. Лифт, лязгая на этажах, пополз вверх.
Слыхала, у них намечается визит в какую-то котельную с березками? — спросил Баев. С зависанием, с варкой всяческого зелья в котлах, а также с пением тантр и мантр. Ты как хочешь, но я пас.
И дольше века длится день у них, и нет ничего нового под солнцем; велеречивы они и улыбчивы; раскрывая свои чакры навстречу братьям по разуму, готовы обнять заодно и всю вселенную; льна курящегося не угасят, шага в суете не сделают, последнюю рубашку снимут для тебя и щеку для поцелуя подставят вторую. Возлежат они на земляничных полях форэва, в саду осьминогов, под мандариновыми деревьями и мармеладными небесами; окликни их и ты увидишь, как они медленно поворачивают головы, глядя на тебя калейдоскопическими глазами, твои старые новые друзья, обдолбанные в доску. Попрощайся, они и не заметят, для них расставаний нет, да и нас тоже — мы пришельцы, инопланетяне. Высадились, взяли образцы воздуха и домой, в свою галактику. Кто докажет, что мы вообще были?
Кроме всего прочего, ну не люблю я траву, от нее голова ватная, откровенничал Баев. И промокашки не люблю. И тебе не советую, ты девочка впечатлительная, всему веришь, все попробовать норовишь, а их Neverland устроен по системе ниппель — туда без проблем, обратно никак. Такие, как ты, тонут сразу, не успев даже пискнуть. Но зачем тонуть, если можно достичь желаемого и без сильнодействующих средств? Помнишь оранжевые шары?
Что да, то да — местечко их шизовое, мостик, оно непростое, заряженное местечко. Но и в Москве таких полно, взять хотя бы ГЗ. Башенки, лестницы, подземелье… Неопытного ходока засасывает сразу же, по самые уши. Я, между прочим, в каждой новой комнате первым делом рекогносцировку устраиваю, чтобы не налететь на какую-нибудь дыру в Neverland.
С рамочкой, что ли, ходишь? — спросила я.
Зачем мне рамочка? Я сам себе рамочка. И по Киеву могу водить не хуже этих. Айда на набережную, я тебе такую точку покажу, обзор почти круговой. Надоело на поводке, ей-богу. Система, система… То-то и оно, что система, они ж по рукам и ногам связаны, живут как зомбики. Но мы пойдем другим путем.
(Оторвал от новых друзей и повел. Дальше известно что — испорченный паспорт.)
Если мы снова окажемся в Киеве, можно будет навестить тот лифт и мост, посмотреть, на месте ли наш компостер, каштаны проинспектировать. А вопросы — кому они нужны?
Снова налегке
Сели в поезд, Баев сразу задрых, от скуки и я присоединилась, хотя вообще-то не люблю этого в дороге — безыдейно. В поезде надо первым делом дернуть окно вниз, высунуться (желательно по пояс), ловить ветер (и поймать его), пить железнодорожную воду, ну и так далее. Баев же покурил и сразу залег. Мне назавтра нужна свежая голова, сказал он, не обижайся.
(А я разве обижаюсь?)
С вокзала отправились на поиски гостиницы, покрутились в центре — дорого, мест нет. Плюнули, поехали по адресу, который был записан у Баева на бумажке. Сначала на метро, потом автобусом; пыль, духота, одинаковые пятиэтажки; неприветливая гостиница в спальном районе Киева, у черта на куличках; в холле продавленные кресла, из подлокотников торчит поролон; густо припорошенные пылью гардины, вечно задернутые; искусственный свет, искусственный фикус, календарь с котятами, кнопка пожарной тревоги, распредщиток; на полированном столике чешская пепельница и журнал «Огонек» за прошлый год; страничка с кроссвордом замусолена не одним поколением постояльцев, а пустые клетки остались. Я все тут изучила, пока Баев препирался с очкастой теткой-цербером, которая ни за какие коврижки не соглашалась пустить нас хотя бы на одну ночь.
