— Понял! — догадался Пальчик. — Столько времени осталось до…
— До чего? — тревожно спросил Гав.
— Хотел бы я сам знать…
— Ну, про время мне кое-что известно, — сказал Гав. — Людям его всегда почему-то не хватает. Вот ты говоришь: осталось столько… Сколько?
Пальчик замялся, не зная, как объяснить.
— Солнце видишь?.. — наконец, нашёлся он. — Когда оно сдвинется в небе вот на столько, — развёл он руки примерно на полметра, — тогда и должно что-то случиться.
— Маловато. Но запасец ещё есть. Мне этого хватит, чтоб, в случае чего, вовремя смыться.
— Без меня? — в шутку спросил Пальчик.
— С тобой, — серьезно ответил пёс.
И они двинулись дальше. Дорожка то полого, то круто извивалась среди скал и деревьев. Через несколько поворотов появились другие электронные часы, по-прежнему отсчитывавшие время до… неизвестно чего. Затем встретились третьи часы, четвёртые… Загадочные табло равномерно возникали и слева, и справа на их пути, продолжая неумолимо сокращать цифры минут.
Неожиданно Пальчик заметил, что асфальт испещрён какими-то дырками, но не от женских каблучков — более глубокими. Словно их оставили мощные когти крупных неведомых зверей.
— Это не от когтей, — определил Гав. — Они пахнут железом. Ржавым.
— Утешил…
— Мы можем вернуться. — Он подвернул свой пышный хвост и удобно уселся на нём.
— Ну уж нет, — заявил Пальчик. — Что, трусишь? Слабо?
— Я бы на тебя так грубо не лаял, если бы ты предостерёг от возможной опасности.
— Прости, милый Гав. Но отступить, так ничего и не узнав, я не могу, хотя ты, наверно, сто раз прав.
— Сто! Я даже не знаю, сколько это. Умею считать до двух. Ну, до трёх. Во всяком случае, четыре кости от одной отличу. Но запомни: прав бываешь только раз. Или прав, или не прав!
И довольный своей речью, Гав продолжил путь.
Пальчик обернулся. Озеро-море виднелось отсюда лишь полоской на горизонте, над которым высились, будто на недалёком берегу, белые горы из облаков.
А лес вокруг был — не сказать чтобы простой. Скорее уж заповедный. Разлапистые южные сосны, замшелые самшиты, обвитые тонкими лианами, бархатистые буки, мощные грабы, пятнистые эвкалипты… Пальчик более или менее разбирался в породах деревьев. У них в приморском городе был «Ботанический сад», и он не раз ходил туда с папой.
Лес становился всё гуще. Какие-то птицы, быстро мелькая меж листвы, перелетали с места на место, голосили, пели, верещали. Шелест и праздничная птичья болтовня доносились отовсюду… Прошмыгнул дятел, вспыхнув красным охвостьем. Дикие голуби взлетали на солнечных опушках так взрывчато, что после них долго садились прошлогодние листки и травинки.
Дорогу перебежал барсук — с такой прытью, что зад только чудом не обогнал голову.
— Хорошо, что я не охотничья собака, — с тайной грустью похвастался Гав. — Только б ты меня и видел!
— Слушай, я давно хотел спросить: а какой ты породы?
— Я? — заважничал Гав. — Я — горпёс!
— Гордый? — удивился Пальчик. — Или горный?
— Городской.
— Тогда ты — дворпёс, а не горпёс.
— Сказанул! Дворы и в деревне бывают. А я городской, можно сказать, приморский. Дворпёс — это когда дворовый, — пустился в рассуждения Гав. — Ну, если весь город считать моим двором, то, конечно, твоё глупое определение можно посчитать и верным. С натяжкой. Во всю силу.
— Чего?.. — как обычно, стал в тупик Пальчик.
— С натяжкой во всю силу. Мою и твою силу! Понял?
— Понять-то я понял. С тобой…
— … не соскучишься, — ухмыльнулся пёс. — Ты уже это говорил. А вот я бы с тобой соскучился, если бы тут не было меня!
— Нет, я другое хотел сказать. С тобой хорошо наперегонки за бешеным львом бегать. Ты бы первым отстал.
Гав озадаченно примолк. Но ненадолго. Пальчик услышал, как тот забормотал себе под нос:
— Ясно, я бы первым был… А зачем?.. Лев меня бы… Хитрец! — вскричал он. — Ведь лев меня растерзал бы!
— Я и говорю: ты бы первым отстал.
— Ах вон что. На это у меня ума хватит, — вновь заважничал Гав. — Не чета тебе, дурню. Пальчик обиделся.
— У тебя много блох? — как бы невзначай вдруг сказал он. — А то можно выловить. Знаю верное средство.
— Какое? — сразу клюнул пёс, как рыба на желанную приманку. — Бродяжья жизнь, она, сам знаешь, какая. Ну?
— Надо посадить собаку в ванну, наполнить водой…
— Ерунда. Знакомо.
— Ты слушай, слушай… Погрузить — ну, хотя бы тебя, к примеру, — в воду по самую макушку. Все они враз переберутся туда. И…
— И… — затаил дыхание Гав.
— … ахнуть тебя по макушке широкой доской — ни одной не останется!
— Издеваешься?! — теперь Гав обиделся.
— Да ты меня тоже всё время разыгрываешь, — расхохотался Пальчик.
Пёс скривил улыбку, не выдержал и разразился веселым отрывистым лаем, означающим у собак самый что ни на есть настоящий смех.
Лес кончился. По бокам дорожки внезапно вздыбились невообразимые нагромождения скалистых глыб, словно здесь, нашвыряв их как попало, порезвились великаны. Из кривых зазоров между многотонными обломками выныривали редкие уродливые деревья. Внизу, у комля, они были намного тоньше, чем снаружи, иначе бы им не пролезть сквозь тесные щели. Встречались и совсем плоские, будто сплющенные стволы. А иные, вытолкнутые прямо на камни своими длинными корнями, стали, наоборот, неимоверно пузатыми и короткими, точно бочки.
Некоторые страшилища, вылезая из щелей какими-то причудливыми, неправдоподобными узлами, вдруг вспоминали, что они обычные деревья, и пытались расти нормально. Но потом снова свивались в узлы, опять выпрямлялись, и вновь всё повторялось сначала.
Сверху каменные глыбы покрылись желтыми лишайниками, а снизу сине-бело окрасились от проступившей извести. И стволы, и корни под ними приобрели тот же цвет. Вокруг зияли угрюмые пещерки и впадины, и сами деревья тоже были изрыты дуплами.
Пальчик и Гав, притихнув, миновали это жутковатое место, где жизнь боролась за жизнь.
УДИВИТЕЛЬНЫЙ ПАРК
Затем дорожка стала совсем змеистой — сплошные петли. По краям её появились таблички: «Налево!», «Направо!» Они были написаны на каком-то незнакомом языке, но Пальчику почему-то было всё понятно. Такое бывает разве что во сне, когда вдруг оказываешься в далёкой, никогда не виданной, чужой стороне.
Таблички с надписью «Налево!» стояли после каждого правого поворота, а с надписью «Направо!» — после каждого левого. И он, наконец, догадался, что они предназначались только тем, кто спускался, а не
