— О, мой бог… — прошептал Кирилл, пытаясь как-то смириться с этой мыслью, впустить ее в себя.
Сил для этого не находилось, он чувствовал себя пауком, висящим в центре паутины и являющимся ее пленником, рыбой, пойманной волнами, птицей, ставшей игрушкой ветров… То, что всегда казалось свободой, сделалось прочными, непрошибаемыми стенами.
Будущее, эфемерное и неопределенное, превратилось в жесткую конструкцию, намного более ограниченную, чем настоящее и тем более прошлое, стало лабиринтом с минимальным количеством степеней свободы и кровавыми тупиками, жестоким Молохом, пожирающим время и выплевывающим события.
Кирилл почти услышал хруст и чавканье его чудовищной пасти, упал на колени, попытался зажать уши.
— Тихо ты. — Его схватили за предплечья и поставили на ноги, за чем последовал ощутимый удар в бок.
Пришелся он то ли в старый синяк, то ли в сломанное ребро, так что острая боль заставила Кирилла прийти в себя. Отец Павел бормотал что-то, его помощник размахивал кадилом, из того валил дым, и зрители внимали, пребывая в почтительном молчании и неподвижности.
И все это казалось рисунком, картинкой, что вот-вот будет убрана в сторону…
Пришлось закрыть глаза, чтобы избавиться от этого невыносимого чувства, и некоторое время просто дышать, прислушиваться к ощущениям многострадального тела — ныли ушибы и ссадины, саднила пятка. Неужели сумел заработать такую банальную вещь, как мозоль?
Уж она-то не к лицу и не к ноге пророку.
Эта мысль заставила Кирилла улыбнуться. Он глубоко вздохнул и рискнул поднять веки. Обнаружил, что оба священника шагают к нему, а отец Павел вещает что-то о «чадах Господних, в заблуждении пребывающих».
Очередной удар будущего оказался настолько сильным и внезапным, что бывшего журналиста выгнуло дугой.
— О ты, да… — просипел он, пытаясь справиться с языком и губами, что начали шевелиться по собственному почину. — Ты, мнящий себя служителем истины… Не пройдет и месяца, как ты отречешься от своего Господа… Не трижды, но и одного раза будет достаточно…
Лицо отца Павла исказилось от страха, но только на миг, затем он вновь стал величавым и уверенным.
— Демоны овладели тобой, сын мой, но церковь святая и вера истинная помогут нам справиться с ними… — Взмах кадилом, и из него повалил дым, серый, с редкостно едким запахом.
А Кирилла несло.
— Да, о вере вы знаете все… Вы, торговавшие сигаретами и водкой, сдававшие церковные помещения под автомастерские и магазины… Сделавшие из учения Иисуса бизнес… Настало время снова изгнать вас из храма, и это будет сделано… Будет сделано…
Силы закончились вновь, и он обвис на руках конвоиров.
Отец Павел и его помощник ходили вокруг, бормотали какие-то молитвы, но он их почти не слышал. Боролся с сотрясавшими тело судорогами, и мечтал об одном — оказаться где-нибудь в темноте и тишине.
Потом Кирилл обнаружил, что стоит сам, а прямо напротив — Дериев. И лицо у майора довольное.
— А, майор… — Чтобы произнести эти слова, не понадобилось ни малейшего усилия, они словно родились сами. — Все, что ты есть, и что ты сделал, пойдет прахом, и острие железное уже наточено, и плоть твоя не устоит.
Если глава коммуны и испугался, то никак не показал этого. Он усмехнулся и сказал что-то, но Кирилл ничего не понял. Его подтолкнули в бок, развернули и повели между двух рядов молчащих, насупленных людей — вот этот уже мертв, забит озверевшей толпой, и этот погиб, отравился какой-то дрянью, и черви ползают по круглому лицу.
Меж трупов оказался и бригадир Саленко — в его шее торчал нож.
На улице было темно, и окружавшая церковь толпа волновалась, слышались недовольные возгласы, ругань. Ветер трепал пламя факелов, время от времени доносились сердитые окрики охраны, звуки ударов.
Попавшие на лицо капли дождя помогли Кириллу прийти в себя, и он подумал — сколько здесь людей? Десять тысяч, меньше? Неужели это все, кто проснулся в Советском районе почти двадцать дней назад?
Хотя многие наверняка погибли уже после пробуждения, другие ушли из города.
— Ну ты и болтун, приятель, — сказал Равиль, когда шум и свет остались позади. — Странно, что тебя не приказали шлепнуть на месте. Да, и что ты там предсказывал майору и попу тому?
— Нечего эту ерунду повторять, — буркнул его широкоплечий напарник. — Тихо!
— Но Вань…
— Заткнись, я сказал!
До здания универсама дошли в молчании, а у двери самопальной темницы их встретил новый тюремщик — лопоухий, лысоватый мужик лет сорока, улыбавшийся хитро и заискивающе.
— А, привели, голуби? — забормотал он, бренча ключами. — Давай его сюда, давай…
Тут у Кирилла вновь наступил провал, и он очнулся только в «камере». Обнаружил, что остался один, зверски болит голова, а во рту пересохло так, что язык напоминает кусок пемзы.
То, что наступило потом, можно было назвать сном.
Пробуждение оказалось намного лучше предыдущего. Кирилл очнулся сам, безо всяких ударов по щекам, и в первый момент ему показалось, что весь вчерашний день, начавшийся с ночного нападения — просто сон, что сейчас он поднимет веки, и увидит свою комнату.
Но открыв глаза, он обнаружил «камеру», решетку и железное ведро в углу.
— Владимирский централ, ветер северный, этапом из Твери зла немеряно… — гнусавил кто-то неподалеку.
Похоже, бородатый сосед с кубиком Рубика продолжал развлекать себя сам.
Раздались шаркающие шаги, и у решетки объявился лопоухий тюремщик с пластиковым стаканом.
— Здорово, сиделец, — весело сказал он. — Получи свои двести граммов.
— А… поесть? — спросил Кирилл, вспоминая, в каком из видений ему встречался этот тип.
— Не велят, голубь ты мой. — Лопоухий отпер «камеру», поставил стакан на пол. — Хорош орать, дурилка!
— Это я пою, — гнусаво сообщили из-за угла.
— Ты не Басков, чтобы петь, так что заткнись. — Тюремщик захихикал, довольный собственной шуткой, и аккуратно, даже ласково погладил себя по лысине. — Этот, ну тот, что твой сосед, он человека убил, так что его скоро пришьют, на столбе повесят, чтобы болтался остальным в назидание.
— А-а. — Кирилл подполз к стакану, и принялся жадно пить.
Вода закончилась слишком быстро.
— В обед еще принесу, — сказал лопоухий. — Ты, бормотальщик, слышал хоть, чего в мире творится?
И он, не дожидаясь ответа, принялся рассказывать — о том, что в районе площади Свободы ночью опять стреляли, что на завтра назначена «перепись», то есть все бригадиры и начальники коммуны должны предоставить полные списки людей, находящихся у них в подчинении.
— И возраст надо указать, образование, профессии и языки, какими владеешь, и прикинь — национальность! — болтал тюремщик, скаля редкие, желтые то ли от природы, то ли от никотина зубы. — Вот бредятина!
Кириллу все это было не особенно интересно, но он поневоле слушал, понемногу уплывая в дрему.
— Сосчитать нас майор хочет, ха… Вот у нас бригада маленькая, и Василич всех знает, и все его
