Еще и сегодня не увяли цветы, которыми мы вчера разукрасили свою горницу-землянку; разубрали ее молодыми ветками, белыми цветами, и она выглядела кротко, просто и красиво, как часовенка в троицын день.
Да, вчера был знаменательный день! Два года тому назад я пришел из деревни Озерной сюда — вот на этот высокий лесистый откос у речки Извивушки (собственно, ее зовут здесь иначе, а мне нравится так), увидел рыбачью заброшенную землянку, вырытую под самым верхом откоса, и поселился в ней.
Вначале я оставил землянку в общем такой, какой она была у рыбака, только выбросил из нее сгнившие нары и сделал новые да смастерил большое оконце, которое в ненастье могло закрываться.
Но потом, когда у меня появились три друга: деревенский парнишка Иоиль, из Озерной, собака Росс и дрозд Пич, я значительно расширил землянку и за эти два года мало-помалу довел свою берлогу до совершенства.
Вчера мы веселились целый день, как одичалые.
Празднество закончилось тем, что ночью мы зажгли большущий костер на полянке и с разбегу, с криком перескакивали через огонь все трое. Сначала я, потом Иоиль, за ним Росс.
И в конце концов я разошелся так, что выхватил из костра горящее сухое дерево, со свистом подбежал к высокому обрывистому берегу речки и вместе с огненным деревом спрыгнул в воду.
— Эй-й-о-о!
Иоиль и Росс были довольны не меньше меня.
Однако пришлось сушиться у костра до рассвета.
Иоиль и Росс скоро угомонились, а я сидел у костра, обсушивался, смотрел на огонь и, насвистывая, вспоминал добрым словом эти чудесные годы, которые так неузнаваемо изменили до последней капли мою жизнь.
Смутно вспоминались, как далекие дни детства, первые новые мои месяцы в деревне.
Ххо-о! Как это давно было.
Припомнилось смешное начало.
Из города я забрался прямо в глухую деревушку Озерную, оделся в деревенскую лопатину, обул лапти и стал учиться ходить по земле.
Да, да, я не умел ходить в лаптях без того, чтобы не заплетаться и не падать. А босиком не мог ступить двух шагов — кололо ноги, и я со вздохом садился на землю.
Надо мной сначала много смеялись, и по ночам я незаметно плакал.
Спал на сеновале или в избе, на полатях. Вставал с рассветом, как все. Работал, как другие, крестьянскую работу до заката.
И впервые тогда на руках появились мозоли, и здоровым загаром покрылись руки, лицо и грудь.
Там — пришла желтая, прозрачная осень, началась охота.
Целые недели я пропадал в лесу с ружьем; со мной была собака Росс.
Сперва было жутко по ночам. Привыкли.
Не раз нарывались на медведя, но благополучно давали тягу, так как с мелкой дробью нападать не решались и, кроме того, это могло бы нарушить наше мирное разгуливание по светлому осеннему лесу.
Там — пришла зима с грустным северным снегом, и мы засели в избе зимовать.
Я занялся тем, что устроил нечто вроде школы: учил грамоте ребят, возился с ними, беседовал с мужиками о разных вещах. Дела было достаточно.
По воскресеньям, бывало, с парнями отправлялись на лыжах в лес или на санках катались с гор.
После Рождества прибывали дни, и в сердце зарождались неясные пока, но радостные, весенние желания.
Я люблю русскую, глубокую, красивую зиму, но люблю также и голубую весну, люблю разудалое, праздничное лето; впрочем, и желтую, прозрачную осень люблю я, да.
Отвеснилась весна — пришло лето. Лето!
Однажды мы из-за сильного ненастья заблудились в лесах с Россом и плутали несколько дней, пока, наконец, в первое прояснившееся солнечное утро выбрались — вот сюда.
Я увидел эту рыбачью землянку, осмотрелся кругом, спустился к речке, выкупался за здоровье рыбака, который оставил землянку, выстрелил два раза в воздух и крикнул своему Россу:
— Эй, товарищ, этот старинный замок, что вырыт вверху под песчаным откосом, отныне завоеван
