Башир как никогда увлеченно рассказывал о прогулках Леи и Франсиско. Выложив все разом, прямо- таки на одном дыхании, он остановился с намерением перевести дух. Но никто не воспользовался паузой, чтобы задать вопрос, бросить реплику или о чем-либо потолковать. Большинство лиц, молчаливо глядевших на него, выражали едва уловимое, наивное и спокойное удивление.
И Башир продолжил свой рассказ:
— Однажды вечером они оказались неподалеку от садов «Ан-Салах».
Многие из вас, друзья мои, когда наступала ночь, брели вдоль колонн, обрамляющих это место пышных увеселений, останавливались и слушали музыку, а потом, уставшие от долгого трудового дня, двигались дальше, к своим лачугам и убогим шатрам, расположенным за чертой города. Никому из вас, я уверен, даже на мгновение не приходила в голову мысль проникнуть в это заведение под открытым небом, где земля выложена мрамором, а вместо стен — гигантские смоковницы, где между колоннами бьют струи воды и в полутьме под звуки самого знаменитого в Танжере оркестра танцуют неверные. Стакан вина там стоит столько, что на эти деньги вы смогли бы кормиться неделю, а если однажды у вас каким-то чудом окажется нужная сумма, лакеи, одетые как господа, оглядев ваш убогий наряд, прогонят вас из этого роскошного места.
Так же, как и вам, о братья мои, ни Лее, ни Франсиско никогда не приходила в голову идея зайти в «Ан-Салах». Они остановились и стали смотреть туда с улицы. При свете луны огромные деревья и фонтаны, тени, движущиеся по мраморным плитам, в отдалении звучащая музыка очаровывали еще больше. Им казалось, что перед ними рай божий. И на пороге этого райского сада Франсиско впервые поцеловал Лею в ее жгуче-черные волосы.
В какую-то минуту я обернулся и увидел госпожу Элен. Она и Ноэл уходили из парка, где бывали каждый вечер. «С меня довольно, — говорила госпожа Элен. — Здесь смертельно скучно. Едем в „Маршико“, там, по крайней мере, можно вести себя как душе угодно».
На улице госпожа Элен заметила Франсиско и Лею, которые стояли рядом, прислонившись к колонне и замерев от счастья. Госпожа Элен остановилась, и я увидел в глазах этой женщины, вкусившей все земные блага, зависть, смешанную со страданием.
«Кто эта девушка?» — тихонько спросила она меня.
И я ответил:
«Одна моя знакомая, очень бедная».
«Но очень счастливая», — сказала, удаляясь, госпожа Элен.
От этих слов Зельма-бедуинка в испуге охнула.
— Почему эта американка так сказала? Может, у нее дурной глаз? — с тревогой спросила она.
Но, не ответив ей, Башир продолжил:
— Во времена, когда происходили события, о которых я вам рассказываю, среди высокопоставленных людей Танжера, ведающих устройством общественных развлечений, разгорелась ожесточенная борьба по поводу того, открыть или нет голубиный тир. Как уверяют, это одна из самых популярных и самых изысканных забав высшего общества в Европе. Большинство консулов и крупных чиновников хотели устроить эту игру в нашем городе, дабы привлечь к нам как можно больше путешественников, а следовательно, и их денег.
Другие, однако, яро противились этому. Они говорили, что это жестокая забава и что только варвары могут радоваться, убивая во множестве и без всякой пользы столь прелестных птиц. Среди наиболее ожесточенных противников этой затеи самой непреклонной была старая страшная леди Синтия, вернувшаяся к тому времени из Англии. Я рассказывал вам, какую она питала любовь к животным и птицам. И вы не удивитесь, узнав, что она употребила все свое влияние, исступленно защищая голубей. Долгое время ей это удавалось, однако в конце концов она потерпела поражение. Танжерское правительство решило, что в городе будет открыт голубиный тир.
Вы, друзья мои, не поверите, но событие это взбудоражило всех. Я узнал о нем от моего друга Флаэрти. Редакция влиятельной английской газеты, где он работает, прислала ему дорогостоящую телеграмму, в которой просила побывать в голубином тире, хорошенько все там рассмотреть и дать в редакцию подробнейшую телеграмму, пусть даже во сто крат более дорогостоящую.
И вот в одно прекрасное воскресенье собралась толпа желающих своими глазами видеть подвиги стрелков.
Стрельба должна была проходить на пляже, в той его части, роскошно оборудованной, где, как вы знаете, за перегородками стоят полицейские, запрещающие простому люду ступать на специально подготовленный песок.
Хижина дяди Тома находится поблизости, и он привел туда Франсиско и Лею, заплатив за их места. Я тоже пришел, но устроился так, чтобы мне это ничего не стоило: я должен был подбирать подстреленных голубей.
О друзья мои! Что за общество там собралось! Какие автомобили! Какие наряды! И сколько фоторепортеров!
Честь стрелять первым, ясное дело, была предоставлена господину Буллерсу. Крупный торговец золотом был одет изысканно: сапоги, короткие штаны, замшевая куртка и шляпа с маленьким пером. Кажется, таков костюм настоящих охотников. Господин Буллерс вынул из дорогого футляра ружье, которое заблестело на солнце, словно зеркало.
Выпускают голубя. Господин Буллерс стреляет и с видом триумфатора опускает ружье. Голубь, торопливо взмахивая крыльями, улетает. Выпускают другого. Господин Буллерс стреляет, и — голубь радостно взмывает в небо. Спустя еще немного времени выпускают третьего — торговец золотом снова промахивается. Фоторепортеры щелкают затворами, толпа развлекается.
В следующий момент дядя Том куда-то исчез, но я едва успел это заметить, поскольку настала очередь стрелять бравому офицеру, начальнику полиции. Он был в шикарном мундире, и ружье у него было такое же великолепное, как у господина Буллерса. Но он тоже ни разу не попал в цель.
Тут вернулся дядя Том, держа в руках старое ружье, с которым он охотился на куропаток. Напрасно ему пытались растолковать, что он-де не записывался и не должен нарушать очередность, — дядя Том ничего не желал слушать. К тому же на пляже он был личностью достаточно известной. Зрители, смеясь, настойчиво просили за него. Делать нечего, распорядители вынуждены были позволить ему стрелять.
И вот на глазах у господина Буллерса и начальника полиции старый негр, выстрел за выстрелом, почти не целясь, уложил всех голубей, которых для него выпустили.
Публика пришла в неописуемый восторг. Господин Буллерс видел, как его служащая Лея несколько раз поцеловала дядю Тома. Фоторепортеры запечатлели этот момент. На следующий день снимок появился во всех газетах.
И в тот же день господин Буллерс уволил Лею. Маленький старый Самуэль, который и так к тому времени еле волочил ноги, слег в свой гамак, чтобы уже никогда не подняться.
Тут беззубая старуха Фатима, у которой, как все полагали, нищета высушила не только грудь, но и сердце, жалобно простонала:
— Бедный, бедный старичок! Он уже ничего не в силах был сделать для родного человека — последнего из всей своей семьи.
И Хусейн, мудрый продавец сурьмы, сказал:
— Бедные люди! Сильные мира сего тщеславны и безжалостны.
И грузчик Исмет, по-прежнему безработный, вскричал, размахивая мускулистыми руками:
— Этой девушке нелегко будет вновь найти работу, после того как она вызвала ненависть к себе у торговца золотом.
И Башир ответил:
— О Исмет, ты смотришь в корень. Из страха перед господином Буллерсом все дельцы, у которых могла найтись работа для Леи, отказали ей. А девушке как никогда нужны были деньги, поскольку тех скромных средств, что зарабатывал старый Самуэль, теперь не было, а сам он, больной, нуждался в хорошей еде и очень дорогих лекарствах.
— А у Франсиско было какое-нибудь ремесло? — спросил Мухаммед, уличный писец.
— О да, — ответил Башир. — И очень хорошее. Он был механиком, притом высокого класса. Но поскольку он не имел документов и его каждую минуту могли изобличить, всякое более или менее
