Работа не прекращается ни на миг, даже ночью при свете костров кипит едва ли не жарче, чем днем, когда жара и знойное солнце, а я не мог спать во дворце и ворочался короткими ночами, прикидывая разные варианты, как ускорить строительство и удешевить корабли, не снижая надежности.
Сегодня к вечеру пришлось принять еще одного мастера, сэра Роджера Рульфа, выходца из благородных, возможно, как раз поэтому больше думает не о парусах или обводах корпуса, а о воинском оснащении.
У меня как раз докладывал о прогрессе в раскрытии заговора барон Альбрехт, сэр Жерар слушал и запоминал, я велел им остаться и принять участие в обсуждении.
Мастер Рульф с готовностью развернул на моем столе красиво выполненный рисунок могучего корабля с мощным рогом в подводной части.
Я сразу же ткнул в это самое пальцем.
— А это что за?
Рульф ответил с гордостью:
— Таранный форштевень!.. Один мощный удар в бок вражеского корабля сразу же пустит его на дно.
Я вздохнул, первой мыслью было отправить этого умника пасти овец, вдруг да сумеет нанести меньше вреда, но посмотрел на лица Альбрехта и Жерара: одобряют, судя по их мордам, даже завидуют блестящему Решению.
— Таран, — сказал я. — А корабль будет из цельного куска железа? Или камня?
Рульф растерялся, проговорил, запинаясь:
— Нет… таран предполагается устанавливать на корабли… которые строим…
— А они составлены из множества частей? — спросил я. — Деревянных? На те самые корабли, которые сейчас расшатывает качка и даже легкий ветер? Которые, если не ремонтировать постоянно, рассыплются на тысячи частей?.. И вы полагаете, что таран, расколовший корабль врага, не заставит развалиться и наш корабль-победитель?
Все молчали, только сэр Жерар проворчал с досадой:
— Вот чувствовал же… но только в слова облечь не сумел! Что я за тварь такая бессловесная? Вот так всю жизнь прохожу в исполнителях…
Рульф проговорил, запинаясь еще больше:
— Но почему… почему рассыплется? В старинных рукописях…
— На таран можно, — пояснил я раздраженно, — только в лодке-дубленке. Эта такая пирога, выдолбленная из цельного дуба. Или не дуба, неважно. А любое судно, составленное из множества частей, что и так готовы рассыпаться, если постоянно не подправлять, не сбивать и не склепывать, тут же разлетится на куски.
Рульф вскричал, забыв о своей робости:
— Но, ваша светлость! В старинных рукописях у всех кораблей тараны!
Я отмахнулся.
— Там не чертежи, а рисунки. Художников! У которых главное не точность, а впечатление. С тараном корабль выглядит более грозным, не так ли? Ну вот главная цель достигнута. Я в таких рукописях видел весельные корабли с двумя рядами весел и даже с тремя! Представляете?
Он посмотрел на меня ошалело.
— Но, ваша светлость… что не так? Такие были, во многих документах упоминаются…
— Пропаганда, — ответил я уверенно. — Я знаю, как-то пытались построить… дескать, у древних же были, вот и мы запросто. Ни фига! Такими веслами даже шевельнуть не смогли, не то чтобы грести… Нет, дорогой мастер Рульф, ищите новое не в старинной мудрости якобы великих древних.
Он кое-как свернул свой великолепный рисунок, прямо Леонардо да Винчи, у которого все было гладко на бумаге, но ничто не работало, и ушел, ухитрившись дважды промахнуться мимо двери.
Барон Альбрехт покрутил головой.
— Гм… честно говоря, я тоже бы уверен, что таран — это мощь… Но почему не получится? Когда я с копьем наперевес иду на таранный удар, я же не рассыпаюсь?
— У вас все тело амортизирует, — сообщил я. — Каравеллы, как и все корабли этого типа, постоянно требуют ремонта! Их расшатывают не только штормы и бури, но любой переход по морю. Команда постоянно чинит, шпаклюет, затыкает дыры, откачивает проникающую в трюмы воду, даже обвязывают канатами корпус и стягивают узлами, чтобы не развалился на ходу. А первый же таранный удар… ну, представьте себе, ну!
Судя по их лицам, представляют, сэр Жерар побледнел даже, а барон поморщился.
— Хотя, — сказал я вдруг, — в чем-то вы правы…
Барон спросил в удивлении:
— Вернуть?
Я покачал головой.
— Нет, просто я поступил неправильно. Как честный и благородный рыцарь, а не политик. А правильнее было бы поддержать мастера Рульфа с его идеями насчет бирем и трирем, катапульт на палубах, суперогромных кораблей, таранов… а потом, в чем-то обвинив, заставить убежать к нашим противникам.
Оба раскрыли рты.
— Зачем? — спросил барон, как более близкий ко мне человек, хотя при мне в личных секретарях сэр Жерар.
— Такая акция, — пояснил я, — принесла бы больше выгоды, чем даже создание огромной армии! Побудить противника строить корабли, что не смогут двигаться, или те, что развалятся на первой же волне — разве это не победа?
На лице сэра Жерара отразилось отвращение, даже барон нахмурился.
— Вот-вот, — сказал я уныло, — даже вы, мои друзья и союзники, не понимаете блистательного хода замечательного политика! Это я о себе, если никак не поймете. Да, это нечестно, подло, гадко, недостойно христианского государя, ну и что? Эх, как еще далеко до просвещенного времени, когда удар в спину или простая подножка перестанут казаться верхом коварства и цинизма!
Глава 11
Сэр Жерар заглянул в полуоткрытую дверь вполглаза, уже хотел было попятиться, сюзерен державно склонился над столом с развернутыми чертежами и картами, но я почти все время так корячусь, рискнул сообщить:
— Там дожидается аудиенции леди Сильвиния.
— Какая еще Сильвиния? — спросил я раздраженно. — Гони в шею… Постой, это же та, которой сэр Макс уступил пожалованные мною земли?..
Он ответил уважительно:
— Ох у вас и память, мой лорд!
— Да уж, — буркнул я, — хочешь что-то забыть, а оно так и прыгает перед глазами, напоминает, каким дураком был… Ладно, зови.
— Прямо сейчас?
— Щас и зови, — ответил я, — все равно раз свинья перебила Отче Наш, пусть сама и молится!
Он исчез, минуту спустя за дверью простучали каблучки, в комнату вошла в голубом платье с волочащимся по ковру подолом молодая женщина с пышной копной золотых волос, перехваченной широкой голубой лентой, а еще золото волос падает на плечи и струится по прямой спине. Лицо серьезное, бледное, глаза огромные и загадочные, алый рот плотно сжат.
Она присела в низком поклоне и осталась так, пока я тупо рассматривал ее и пытался понять, что же ей надо, не попытается ли как-то заняться привычным женским делом охмурения.
— Леди Сильвиния, — произнес я наконец.
