сожмутся!
— Ты пролёживала здесь неделями. Я тебя не трогал, так что ты могла курить шелуху и ничего не делать. Старайся.
— А ты сам, блядь, не хочешь постараться?
— Хорошо. — Его рука неумолимо обхватила её кисть и силой собрала погнутые пальцы в крепко сжатый кулак. Её глаза вылезли на лоб, дыхание вышибло слишком быстро, чтобы она закричала.
— Сомневаюсь, что ты понимаешь, насколько я тебе помогаю. — Он сдавливал сильне и сильнее. — Иное без боли не вырастает. Иное без неё не развивается. Страдание ведёт нас к свершению великих дел. — Она рывками дёргала пальцами здоровой руки и бестолку царапала его кулак. — Любовь — прекрасная перина для отдыха, но только ненависть способна изменить личность к лучшему. Вот. — Он отпустил её и она откинулась и обмякла, и хныкая, смотрела как дрожащие пальцы понемногу полуразжались, отметины налились багровым.
Ей хотелось его убить. Ей хотелось прокричать все знакомые проклятия. Но она в нём крайне нуждалась. Поэтому она сдерживала язык, всхлипывала, глотала воздух, скрежетала зубами, шлёпала затылком по одеялу.
— Теперь сожми руку. — Она уставилась в его лицо, пустое, как свежевырытая могила.
— Давай, или мне придётся сделать это самому.
Она зарычала от усилий, руку колотило до самого плеча. Продвигаясь по чуть-чуть, пальцы медленно и осторожно сомкнулись, мизинец по прежнему торчал прямо. — На тебе, хуйло! — Она помахала у него под носом перекрученным, узловатым, окоченевшим кулаком. — На!
— Неужели это было так трудно? — Он протянул трубку, она тут же выхватила её.
— Не стоит меня благодарить.
— И мы увидим, сможешь ли ты взять…
Сгибая колени она взвизгнула и упала бы, если бы он её не подхватил.
— По прежнему? — Нахмурился он. — Ты должна бы уже мочь ходить. Кости срослись. Конечно, больно, но… а что если в одном из суставов остался осколок? Где именно болит?
— Везде! — огрызнулась она.
— Верю, что дело не в твоём упрямстве. Я бы страсть как не хотел без крайней необходимости снова вскрывать раны на ногах. — Он подцепил одной рукой под колени и легко поднял её обратно на койку. — Мне надо ненадолго уйти.
Она вцепилась в него. — Ты скоро вернёшься?
— Очень скоро.
Его шаги пропали в коридоре. Она услышала щёлчок закрывшейся двери и звук поворачиваемого в замке ключа.
— Блядский ты сын. — И она свесила ноги со стола. Содрогнулась, когда ступни коснулись пола, оскалила зубы, выпрямившись, тихо зарычала, когда отпустила койку и опёрлась на собственне ноги.
Было адски больно и приятно.
Она отдышалась, собралась и захромала к дальней стене комнаты. Боль стреляла в спину сквозь щиколотки, колени и бёдра. Для равновесия, она широко раскинула руки. Добралась до посудного шкафа, уцепилась за его угол и выдвинула ящик. Трубка лежала внутри, рядом была банка зеленого пузырчатого стекла с чёрными комочками шелухи на дне. Как же хотелось затянуться! Во рту пересохло, ладони липкие от дурной потребности. Со стуком она отпихнула ящик обратно и поплелась обратно к лежанке. Ломота всё ещё пронизывала тело, но Монза становилась сильнее с каждым днём. Скоро она будет готова. Но не сейчас.
Терпение — мать успеха, писал Столикус.
Через комнату и обратно, рыча сквозь стиснутые зубы. Через комнату и обратно, кривясь и пошатываясь. Через комнату и обратно, хныча, дрожа и сплёвывая. Она прислонилась к лежанке, чтобы как следует отдышаться.
Через комнату и обратно.
По зеркалу проходила трещина, а ей хотелось бы, чтобы оно было разбито напрочь.
Твои волосы подобны локону полуночи!
Начисто выбритая левая половина головы, начала зарастать мерзкой щетиной. Что осталось, висело вяло, спутанно и неопрятно, как клубок водорослей.
Твои глаза сверкают подобно бесценным сапфирам!
Желтые, налитые кровью, расницы свалялись в слипшиеся комки, окаймлённые красными язвами в лилово-черных глазницах
Губы подобны лепесткам роз?
Потрескавшиеся, засохшие, шелушащиеся, серые с катышками желтого гноя в уголках. По впалой щеке шли три длинных царапины, воспалённо коричневые на восковой белизне.
Этим утром ты выглядишь особенно прекрасно, Монза…
Алые шрамы с каждой стороны шеи, оставленные проволокой Гоббы, истончались до бледного сплетения рубцов. Она смотрелась, как свежая чумная покойница. Она выглядела не лучше черепов на каминной полке.
За зеркалом улыбался её хозяин. — Что я тебе говорил? Ты прекрасно выглядишь.
Сама Богиня Войны!
— Я выгляжу как карнавальное уёбище! — скорчилась она, и сломленная старуха в зеркале скорчилась в ответ.
— Получше, чем когда я тебя нашел. Тебе надо научиться смотреть на светлые стороны событий. — Он отбросил зеркало, встал и натянул плащ. — Должен покинуть тебя на время, но я вернусь, как всегда. Продолжай разрабатывать руку, только не перетрудись. Попозже мне надо будет вскрыть твои ноги, чтобы установить причину, почему тебе так трудно встать.
Она заставила себя изобразить болезненную улыбку. — Да. Понимаю.
— Хорошо. Тогда до скорого. — Он перебросил через плечо свой холщевый мешок. Шаги проскрипели по коридору, замок закрылся. Она медленно досчитала до десяти. Слезла с койки и схватила с лотка нож и пару игл.
Она доволочилась до посудного шкафа, рванула настеж ящик, запихала трубку вместе с баночкой в карман свисающих с её костлявого таза брюк. Затем выглянула в сени, доски скрипели под босыми ногами. В спальню, морщась, пока выуживала из под кровати старые сапоги, рыча, пока натягивала их.
Снова вышла в коридор, сипло дыша от усилий, от боли, от страха. Встала на колени перед входной дверью, вернее по чуть-чуть сгибала трещащие суставы, пока её раскалывающиеся колени не оказались на половицах. С тех пор как она имела дело с замками, прошло много времени. Она тыкала и нащупывала иглами, скрюченная рука не слушалась.
— Поворачивайся, сволочь. Поворачивайся.
К счастью замок был так себе. Собачка подалась и повернулась с упоительным лязгом. Она схватилась за ручку, потянула дверь.
Ночь, и ночь ненастная. Холодный дождь хлестал на заросший двор, пышные растения окаймляло тончайшее мерцание лунного света, крошащиеся стены блестели от влаги. За накренившимся забором вздымались голые деревья, тьма сгущалась под их ветвями. Бурная ночь для инвалида без крыши над головой. Но пощёчины от студёного ветра и полный рот чистого воздуха, дали ей снова почувствовать себя живой. Лучше замёрзнуть на свободе, чем провести ещё хоть миг с костями. Она выползла под дождь, заковыляла по саду и за неё цеплялась крапива. Под деревья, меж их блестящих стволов — она свернула с тропы и не оглядывалась.
Вверх по долгому склону, здоровая рука цепляясь за размокшую землю, вытягивала её. Каждый раз наступая и скользя, она подвывала и скрежетала каждая мышца.
Чёрный дождь стекал с черных ветвей, барабанил по опавшей листве, заползал сквозь волосы и
