— Ебал я вашу науку, — пробурчал он, — ещё хуже магии.
— Где Морвеер? — Спросила Монза.
— Ни следа. — На мгновение они втроём мрачно уставились друг на друга.
— Даже среди убитых?
Трясучка медленно покачал головой. — Жаль конечно, но мне он не попадался.
Монза встревоженно шагнула назад. — Лучше ничего не трогайте.
— Ты серьёзно? — прорычала Витари. — Что произошло?
— Судя по всему учитель и ученица разошлись во мнениях.
— Существенно разошлись, — буркнул Трясучка.
Витари медленно покачала шипастой головой. — Хорош уже. Я не при делах.
— Ты — что? — спросила Монза.
— Я — всё. В нашем деле надо знать, когда уходить. Началась война, а я в такое стараюсь не встревать. Слишком большая прибыль, унести трудно. — Она кивнула на двор, где на солнышке солдаты скирдовали трупы. — Виссерин для меня — уже шажок за грань, а это шаг ещё дальше. Вот в чём причина, а ещё в том, что мало радости быть не на той стороне по отношению к Морвееру. Я бы предпочла жить не оглядываясь ежедневно через плечо.
— Всё равно тебе оглядываться через плечо из-за Орсо, — произнесла Монза.
— Я знала, когда согласилась на задание. Нуждалась в деньгах. — Витари протянула открытую ладонь. — Кстати говоря…
Монза хмуро посмотрела на её руку, затем ей в лицо. — Ты уходишь с полпути. Полпути — половина нашего уговора.
— Справедливо, согласна. Гонорар целиком плюс смерть — неподходящая оплата. Остановлюсь на половине, плюс жизнь.
— Лучше бы ты осталась со мной. Ты мне ещё пригодишься. И покуда Орсо жив, безопасности тебе не видать…
— Тогда уж постарайся прикончить гада, ладно? Только без меня.
— Тебе решать. — Монза полезла в недра куртки и достала оттуда плоский кожаный кисет, слегка залитый водой. Она дважды развернула его и вынула из него бумагу, намокшую в одном уголке, испещрённую вычурными письменами. — Больше половины нашего уговора. На самом деле пять тысяч двести двенадцать серебренников. Трясучка нахмурился. Он по прежнему не понимал, как можно такую массу серебра превратить в клочок бумаги.
— Ебал я ваши банки, — пробубнил он. — Ещё хуже науки.
Витари взяла документ из перчаточной руки Монзы, быстро по нему пробежалась.
— Валинт и Балк? — Её глаза сузились пуще обычного, что было своего рода достиженьем. — Лучше бы эту бумагу оплатили. Иначе, на Земном Круге не найдётся места, где ты скроешься от…
— Оплатят. Если я чего-то не жажду, так это новых врагов.
— Тогда давай расстанемся друзьями. — Витари сложила бумагу и затолкала за пазуху. — Может со временем снова поработаем вместе.
Монза уставилась той прямо в глаза, в своей обычной манере. — Жду-недождусь, считаю минуты.
Витари отступила на пару шагов, затем повернулась к залитому солнцем квадрату дверей.
— Я упал в реку! — бросил ей вслед Трясучка.
— Чего?
— Когда был молод. Первый раз в жизни вышел в рейд. Напился и пошёл поссать и упал в реку. Течением с меня стянуло штаны и через полмили прибило к берегу. За то время, пока я возвращался в лагерь я посинел от холода, трясясь так, что чуть пальцы не отвалились.
— И?
— Вот почему меня прозвали Трясучка. Ты спрашивала. Тогда, в Сипани. — И он ухмыльнулся. Кажется теперь он мог увидеть в этом забавное. Витари постояла мгновение, тонкой чёрной тенью, и скользнула за дверь. — Ну, вождь, походу остались только ты да я…
— И я! — Он моментально развернулся, потянулся к секире. Рядом согнулась в стойку Монза, уже наполовину вытащив меч. Оба напряжённо смотрели в темноту. Смеющееся лицо Ишри свисало набок над краем лестницы. — И доброго дня двум моим истинным героям. — Она съехала по лестнице головою вниз, юрко, будто в её перебинтованном теле вовсе не было костей. Поднялась на ноги, без плаща нереально тощая на вид, вальяжно прошлась по соломе к трупу Дэй. — Один из ваших убийц убил другого. Вот они, убийцы… — Она посмотрела на Трясучку чёрными как уголь глазами и он покрепче сжал топорище секиры.
— Ебал я вашу магию, — прогундел он. — Ещё хуже, чем банки.
Она просочилась вплотную, сплошь белозубая, голодная ухмылка, дотронулась пальцем до заострения обратной стороны секиы и тихонько надавив, опустила оружие вниз. — Я правильно поняла — ты всё-таки уничтожила своего старого друга, Верного Карпи, себе на радость?
Монза шлепком загнала меч обратно в ножны. — Верный мёртв, если ты тут из-за него выёбываешься.
— У тебя необычный способ отмечать победу. — Она вытянула длинную руку к потолку. — Тебе отмщение! Восславься, Боже!
— Орсо всё ещё жив.
— А, ну да. — Ишри ещё шире распахнула глаза, так широко, что Трясучка удивился, почему они ещё не выпали. — Когда не станет Орсо ты заулыбаешься.
— И чё тебе с того, улыбаюсь ли я?
— Мне? Да ничегошеньки. У вас, стирийцев есть привычка постоянно похваляться, похваляться и ни за что не сдвинуться с места. Приятно встретить ту, что способна довести работу до конца. Делай дело, и кисни себе на здоровье. — Она пробежалась пальцами по столешнице, а затем мимоходом затушила пламя горелок тыльной стороной ладони. — Кстати говоря, насколько я помню ты вроде обещала нашему общему другу герцогу Рогонту, что сможешь убедить Тысячу Мечей встать на его сторону?
— Если императорское золото на подходе…
— В кармане твоей сорочки.
Монза хмурилась, пока вытаскивала нечто из кармана и подносила его к свету. Большая монета червоного золота, излучавшая то присущее золоту тепло, от которого с ним почему-то не хочется расставаться. — Крайне любезно, но мне понадобится больше одной.
— О, будет и больше. Слыхала я, что горы Гуркхула сотворены из золота. — Она всмотрелась в обугленные края дыры в углу сарая, затем весело щёлкнула языком. — Всё ещё могу. — И, извернувшись, вытекла сквозь пролом, будто лиса сквозь забор, и была такова.
Трясучка мгновение стоял неподвижно, затем наклонился к Монзе. — Не поручусь, что именно, но что-то с ней явно не так.
— Неужто у тебя такое поразительное чутьё на людей? — Она без улыбки отвернулась и покинула сарай.
Трясучка постоял ещё мгновение, угрюмо глядя на тело Дэй и разрабатывая мышцы лица. Ощущая, как слева смещаются, растягиваются, чешутся шрамы.
Коска мёртв, Дэй мертва, Витари ушла, Дружелюбный ушёл, Морвеер сбежал, и, по всей видимости пошёл против них. Уж слишком, для весёлой-то компании. По идее его должна мучить ностальгия по стародавней счастливой дружбе, по боевому братству, частью которого он был. Объединённому общей целью, пусть даже такой неказистой, как выжить.
Ищейка, и Хардинг Молчун, и Тул Дуру. Даже Чёрный Доу — каждый мужчина соблюдал некий кодекс. Они все ушли в прошлое и оставили его одного. Здесь, внизу, в Стирии, где никакими кодексами и не пахло.
Но даже теперь, его правому глазу хотелось плакать не больше левого.
Он почесал шрам на щеке. Совсем-совсем нежно, самыми кончиками пальцев. Поморщился, почесал сильней. И сильней, и сильней. Оборвал себя, с присвистом выдыхая сквозь зубы. Сейчас чесалось хуже прежнего, и вдобавок заболело. Ему предстояло придумать способ почесать это зудящее место так, чтобы
