крылечко.
— Не перезимуете вы, Колька, на таких харчах. Мать совсем слабая, да и детвора чуть не светится от голодухи. Держи, Николай, ключ от колхозной кладовой. Ночью сходишь, отопрёшь её, возьмешь муки мешок и пару мешков овса для куриц своих. Так хоть хлеб да, изредка, яйцо куриное на столе будет. Всё вам полегше.
Через полтора месяца, когда мука закончилась, дал дядя Лёша еще раз Кольке ключи от кладовой. Хотел, как лучше сделать, а получилось неладно. Заметил кто-то в ночи Кольку, крадущегося к колхозным амбарам, сообщил председателю колхоза, тот позвал председателя сельсовета да милиционера участкового. Поймали они Кольку возле отворенных ворот. Едва успел паренек выбросить в снег замок и ключ, чтобы не выдавать дядю Лёшу. Признался в милиции, что сломал замок для того, чтобы зерна украсть. Так и угодил в камеру Сычевской тюрьмы.
В камере, арестантам, сидеть не позволяли. Поутру, покормят кашей овсяной и под конвоем на работу отправят. Работа привычная. Дрова для больницы пилить, церковь на кирпичи разбирать, брёвна для стройки в лесу готовить.
Тоскливо в неволе. Душа о домашних тревожится. Только во сне забывался вор-неудачник. Случилась однажды радость нежданная. По весне, когда снег растаял, а земля не просохла еще, пришла к тюрьме за полсотни километров сестренка младшая Аннушка, принесла сапоги отцовские и узелок сухарей ржаных. Порадовала или обманула Кольку, сказав, что все у них дома ладно, что все живы-здоровы, чего и Кольке желают.
Погрыз Колька сухарей, переобулся в сухую обутку, выкинул расползшиеся до дыр мокрые валенки и понял, что жить везде можно. Даже в застенке.
Лето наступило, вошла в берега река Вазуза, подсохла земля в лесу. Построило тюремное начальство арестантов во дворе и спросило, кто может плоты по реке сплавлять.
Кто-кто? Конечно он, Колька. До начала Финской войны, собирался отец новую избу ставить. Напилили они лесу строевого. Подтащили на конном роспуске бревна к берегу, скатили в воду десяток бревен. Связали бревна верёвками в плот и поплыли по реке к дому. Отец спереди шестом плот на стремнину правил, Колька сзади на поворотах и в водоворотах не давал плоту закружиться, о берег удариться. Приплыли они в свою деревню. Приткнулись к берегу. Верёвки развязали, брёвна вагами на берег вскатили и пошли в баньку париться!
Так за неделю и сплавили брёвна из лесу на всю избу…
Колька толкнул локтем в бок своего соседа по строю и верного, несгибаемого дружка Ваньку Поварова, попавшего в цугундер за драку с ножом.
Говорят, что человек может бесконечно долго любоваться огнем костра, течением реки и тем, как работает кто-то другой.
Всё это было в Колькиной жизни. На склоне водораздела, бригада лесорубов валила на землю вековые могучие ели. Сучкорубы наперебой стуча топорами, оголяли древесные стволы и, зачищая территорию, складывали зеленые ветви да сухие сучья в огромные кучи. Затем стволы деревьев распиливали на шестиметровые кряжи, а кряжи складировали у реки.
Когда заготовленная древесина слегка просыхала, плотогоны, стоя по грудь в воде, вязали из неё плоты, разжигали костерок и, задумчиво глядя на пламя, сушили возле огня намокшую одежонку. Варили ведерко ухи из плотвиц, окуньков и горсти пшенной крупы. Кипятили чай и засыпали на куче осоки-аира, под ночные переклики заречных коростелей, любуясь на огонь костров, зажженных в лесу сучкорубами. На снопы искр, взлетающих над кострами, когда пламя внезапно охватывало хвою еловых ветвей.
Поутру плотогоны собирали нехитрые арестантские пожитки, спрашивали разрешения милиционера – охранника и отвязав швартовочные веревки, оттолкнув шестами плот от берега, уплывали вниз по реке.
В центре России, реки не похожи на стремительные кавказские или карпатские потоки. Они текут спокойно и неторопливо. Плоты, слегка покачиваясь на воде, со скоростью усталого путника, проплывают мимо прибрежных деревень, мимо зарослей плакучей ивы, мимо колхозных стад на лугах, мимо купающихся пацанов, а иногда и мимо голых девок, начинающих оглашено визжать от неожиданного появления плотогонов.
Извиваются в речной воде зеленые пряди водорослей 'русалкины волосы'. Разбегаются с песчаных отмелей стада пескарей. Оглушительно бьет хвостом по воде огромная щука, прозевавшая приближение непонятной громадины и стремительно рванувшаяся в глубь речного омута. Уплывает в заросли дикая утка с выводком малых утят. Звенит в поднебесье песня невидимого в вышине жаворонка.
И Колька, и Ванька были счастливы, работая плотогонами. Они, забывая про сидящего на плоту вертухая с винтовкой, с силой упираясь шестами в речное дно, весело делали свое дело, предусмотрительно отводя плот в сторону от речных мелей и островков, удерживая на стремнине, не позволяя приближаться к берегам.
В узких речных протоках, где течение становилось быстрым, ребята, весело перебрасываясь шутками, ускоряли шестами движение плота до скорости скачущей лошади.
Уставший от вынужденного безделья, охранник забрал у Кольки шест и резкими толчками шеста в речное дно, гнал плот все быстрее и быстрее, весело покрикивая: 'Вот так! Вот так! Вот так!'.
Плот пронесся между остатками мельничной плотины и выплыл на гладь буковища. Туда, где многие десятки лет, а может быть и несколько столетий, падала с мельничного колеса и размывала речное дно до многометровой глубины вода, крутящая мельницу.
Охранник весело крикнул: 'Вот так', со всей силы облокотился на шест, потерял опору и ухнул в воду вслед за шестом, не доставшим до дна. Вода, вырывающаяся из речной протоки, мигом намокшая одежда, заплечный 'сидор', кованные сапоги и винтовка потянули охранника в смертельную глубину.
'Утопнет! А про нас скажут, что мы его утопили. Расстреляют за вертухая', ? пронеслось в Колькиной голове. Колька нырнул вслед за охранником. Следом за Колькой, сиганул с плота и Ванька.
Задыхаясь без воздуха, цепляясь пальцами за глинистое дно, яростно работая ногами Колька нашарил в воде тело охранника и толкнул его к поверхности. Там Ванька ухватился за милицейскую гимнастерку и потянул вертухая к берегу. Колька вынырнул, отдышался и начал нырять в поисках утонувшей винтовки.
Потом, когда плотогоны и охранник нашли плот приткнувшийся к берегу и поплыли дальше, вертухай не прекращая твердил: 'Спасибо, ребята, спасибо. Спасибо, что спасли. Сколько жить буду, столько буду помнить. Век не забуду. И начальству про вас скажу'.
Наверное, сказал и рассказал.
Поэтому, когда на следующей неделе вновь набиралась группа зеков для сплава древесины, Колька, на правах специалиста вышел из строя, но его остановил начальник тюрьмы и вежливо спросил: 'На сплав рвёшься? Плаваешь хорошо? Сбежать хочешь, ссученыш?' – и врезал по морде со словами – 'Я тебе организую сплав'…
Так закончилось для Кольки всё, что было хорошего в поганой тюремной житухе.
Наутро его и Ваньку запихнули в воронок и отправили в Вяземскую пересыльную тюрьму. Оттуда, в холодном вонючем вагоне отвезли в Мурманск. Потом, когда в трюме баржи, громилы, вооруженные невесть откуда взявшимися ножами и заточками, начали снимать с фраеров приглянувшуюся теплую одежду, когда блатные стали наводить свои порядки и резать выявленных ссученных воров, когда в открытом море их баржу швыряло волнами с борта на борт, а зеки ползали и скользили в человеческой крови и в кале, в моче и в блевотине от морской болезни, тот вонючий тюремный вагон вспомнился Кольке, как лучшее место на земле.
Выгрузили зеков на Таймырский берег, окружили вооруженным конвоем и погнали в лагерь. Заставил блатной Кольку нести его одеяло. Засунул Колька одеяло под телогрейку, а сам, на беду, заснул на ходу и не заметил, как выскользнуло одеяло на землю. Потребовал, придя в лагерь, блатной свое одеяло, а Кольке нечего отдавать. Распластали блатные Кольку на нарах и душил, раз за разом, его до полусмерти бывший хозяин одеяла, требуя вернуть пропажу так, что сломал гортань и чуть насмерть не задушил.
Хотел было Ванька Поваров за дружка заступиться, но оттеснили его в стене, пощекотали шею ножом и объяснили, чтобы сидел смирно. Ванька человек не злопамятный. Он долго обиды на блатного не держал. Как только придушил блатного следующей ночью, так и перестал на него злиться. Кольку с тех пор больше
