оказался. Опередил нас, все мосты и броды через реку занял. Мы подошли к реке, а немец пальбу начал. Из пулемётов стреляет, из миномётов стреляет, а уж про карабины да автоматы я и не говорю. Люди, как увидали, что за реку хода нет, так и побежали назад.
Комиссар к людям бросился, наперерез. Кричит, останавливает. Матерится, а не обидно, вроде как не матюгами костерит, а уговаривает и успокаивает. Велит на опушке леса остановиться и там ждать его приходу.
Забежали мы на край лесочка и остановились. Посмотрел я по сторонам – нас там в гурте было, вроде, как человек тридцать. А таких гуртов по опушке – несколько. В общем, набралось нас полторы сотни вояк и четыре пушки больших. Решили мы попытать счастья и проскочить за реку возле деревни Мамоново. Тока вышли к Мамонову, нас там и стала немчура окружать на двадцати пяти танках. Покидали мы гранаты своим пушкам в стволы. Пушкари прицелы с пушек сняли и в болото зашвырнули. И снова все побежали в лес.
В лесу собралось сто человек и комиссар. Все напуганные вусмерть, но с четырьмя пулемётами. Не бросили мужики пулемёты, знают, што за потерянное казённое имущество спросится.
Лежим мы, значит в лесу. Спим. Разбудил меня комиссар и отправляет, вроде, как на разведку. Недалеко. За ближний лесок. Ночью оттуда, издалече немецкие разговоры слыхать, вот и пошли мы с земляком в разведку. Сначала шли, потом ползли, а как на горочку всползли, так и дышать перестали от страху. Мама родная! Выскочила луна из-за тучи и осветила поле, а там от краю до краю танки стоят. Земляк у нас в колхозе учителем был. Так он считал, а я от немца сторожил.
Насчитал земеля почти семь сотен танков. Я и не знал, что их стока бывает.
Вернулись. Доложили комиссару. Лежим, пытаемся уснуть, голод и жажду терпим, а перед глазами СЕМЬ СОТЕН танков. Ужасть.
Лесок наш жиденький, молодой. Налетят немецкие бомбёры – спрятаться негде будет. Всем каюк придёт.
За полтора часа до темноты, собирает нас всех, комиссар в кружок и говорит:
— Не мы немцев боимся, а немцы нас боятся. Согласны снова пойти на прорыв?
— Согласны!
Пошли мы в Приглово. Осветили фашисты нас ракетами, и опять все войско разбежалось. Остался комиссар и ещё человек двадцать. Пошли мы с комиссаром собирать наше войско и собрали к утру аж сто двадцать бойцов Красной армии. И сказал комиссар, что решил он вести нас к немцу в тыл, организоваться. Слово такое мудрёное ввернул. Толком мы не поняли, что это значит, но раз сказал комиссар, что нужно идти организовываться, то мы и пошли.
По пути встретили штабных офицеров, писарей и ещё человек сорок с ними. Не поверите, товарищ генерал, но радость такая на душе появилась, будто мы сродственников повстречали. Комиссар на компас глядел и вёл нас напрямки в густой лес. Встретили мы и там, куда пришли, еще много людей, разыскали штаб чужой 134-йдивизии с полковником Светличным. Прорыв решили отложить. Потом повстречали ещё ихних пятьсот человек, а немного погодя, ещё целых две тыщи.
Промаялись мы в лесу пять дней. Решили, что немец успокоился и снова на прорыв пошли. И опять не прорвались. Полковник Светличный из лесу сбежал. Прочитал листовку, что немцы с самолётов кидают про то, как в плен нужно сдаваться и побежал к немцам. Вроде и командир и грамотный и партейный, а гадом оказался. Стал главным над нами и над 134-й дивизией наш комиссар, а помощником у него подполковник Белявский.
И сказал комиссар, что коль не получается за реку к своим идти, то станем мы теперь все одной общей 'Лесной дивизией'. Озадачил не прорываться, а уйти дальше на запад и бить немца в его тылу. Только немцы раньше решили нас побить и послали 3 броневика в наш лес.
Один мы подбили пушкой, а два уехали небитые. Тогда немцы пошли на нас целым батальоном, а нас в пять раз больше, чем них. Как дали мы им прикурить, так они и побежали из лесу, а мы ещё дальше в лес ушли.
Вот сейчас, товарищ генерал, вспоминаю я ту первую ночь, когда пошли на прорыв. Осветили нас немцы ракетами. Комиссар кричит: 'Делай как я!' И лег на землю. Легли. Пошли дальше. Снова ракеты. Снова команда комиссара 'Ложись!' Оглянулся я. Все бегут обратно в лес. Поднял комиссар гранату: 'Стой! Гранатой сейчас!' Никто и не оглянулся. Тут его ярость взяла: 'Ну, — говорит, — я из вас сделаю героев, сукины дети…' И сделал…
31 июля принял комиссар решение разбить 'Лесную дивизию' на пять отрядов, отряды на роты, организовал штаб, создал политотдел, назначил командиров и комиссаров частей. Прокуратуру устроил и партийный отдел завёл.
Поставил перед командирами и комиссарами задачу – ни о каком прорыве не говорить, активно бить врага в тылу. Приказал всем надеть петлицы, нарисовать или вышить знаки различия. Требовал строго отдания чести. За малейшее нарушение арестовывал на несколько суток строгого ареста, по уставу хлеб и вода, но так как хлеба не было, то, значит, сидели на воде. Действовало. Одного сержанта приказал расстрелять, который схватил в лесу крестьянку, сначала за груди, потом за горло и под юбку к ней полез.
Сперва не мылись, не брились. А комиссар требовал от всех чистоты и сам брился и мылся до утомления.
Ели мясо без соли и без хлеба, а раненым всё лучшее. Семьдесят человек тяжелораненых было и всех вылечили, всех выходили. Некоторые предлагали отдать раненых на излечение колхозникам, но комиссар не позволил. Санитар один придумал выжимать сок из малины и черники – раненые от этого сока хорошо очень поправлялись.
Приучал комиссар к бою. Приказывал ловить немецких связистов. Резали мы телефонный провод и прятались. Приходил связист, а мы ему кляп в рот пихнём, руки скрутим и волокём в свой лагерь. Из каждого бойца воспитывал храброго человека.
Для проверки дал задание четырем командирам и двум политрукам задержать грузовик на шоссе. Пришли ни с чем. 'Я вас сейчас расстреляю. Эй, дайте-ка мне сюда ручной пулемет'. Стоят проштрафившиеся командиры и политруки бледные, колени трясутся, и пот с них льется. В последнюю минуту спрашивает комиссар: 'А может быть, послужите Родине?'. Замечательно послужили. Опять пошли к дороге и уже вечером разбили грузовик и броневик, и нет после этого, у нас в дивизии более надёжных людей.
Для всех бойцов всё начиналось с мелочей: напасть на отдельного мотоциклиста, взять пленного. И сразу поднялся дух, когда захватили двух мотоциклистов и мотоциклы их притащили к нам. Вообще-то это пустяк, ведь во время езды по дороге, и тот кто рулит, и тот, кто сзади сидит и за ручку двумя руками держится – не бойцы, а который в коляске располагается – не может хорошо прицелиться, но какие они страшные, пока небитые. Начали наши красноармейцы на задания на мотоциклах ездить и сами себя зауважали. Всем мотоциклов захотелось. Настоящая охота на мотоциклистов началась и это подняло боевой дух.
Отряд лейтенанта Гринюка дрался с 11 мотоциклистами и обратил их в бегство. После этого дела, дух бойцов сильно укрепился. Затем еще захватили 12 мотоциклов, 8 пленных, 2 штабных машины, подбили один танк, 2 бронемашины и произвели нападение на штаб немецкого полка.
Когда отбили за раз 20 мотоциклов и бронемашину, никто и не удивился. Все давно поняли, что немца нужно и можно бить.
Затем уж пошли мы, всем скопом, на крупную операцию: напали на 70 машин. Выждали большую колонну и открыли огонь из пушек. Пехота немецкая драпанула. А артиллерия начала по нашим пушкам стрелять. Однако, не разбежались наши пушкари и стреляли, пока не разбили немецкие пушки. В той колонне было почти восемьсот немцев, минометная батарея и пушки.
А мы от них не побежали. Мы их побили. Вот такая у нас сейчас 'Лесная дивизия' и такой у нас командир и комиссар в одном человеке.
…Я смотрел на 'деревенского Ваньку' в аккуратно заштопанной гимнастёрке, вспоминал его рассказ о комиссаре Шляпине и утренний рассказ лейтенанта о генерале Честохвалове.
Я невольно сравнивал себя с ними и осознавал, что я и Честохвалов – карты одной потрёпанной
