Отравленная совесть

воображаете, будто всѣ смотрятъ на меня вашими глазами… Голубчикъ! Гдѣ намъ побѣждать такихъ избалованныхъ Донъ-Жуановъ? Я молода и недурна собою только для вашей влюбленной слепоты.

Сердецкій. Нѣтъ. Вы очень хороши собою, на какой угодно избалованный вкусъ. А этихъ пресыщенныхъ прихотниковъ я знаю. Подобный господинъ способенъ преслѣдовать васъ даже безъ всякой любви, а просто потому, что вотъ оригинально: потому, что вы Верховская, что у васъ чудная репутація, что у васъ взрослыя дѣти, что у васъ нѣтъ и никогда не было любовника, и что есть свинское блаженство осквернить все это, растоптать, залить грязью… Если г. Ревизановъ вздумаетъ надоѣдать вамъ, и вамъ нуженъ будетъ другъ, вы, я надѣюсь, знаете, гдѣ его искать?

Людмила Александровна (преодолевая свое волненіе, шутливо кладетъ руку на его голову). Гдѣ же, какъ не въ этомъ старомъ, сѣдомъ человѣкѣ, съ юношескимъ сердцемъ и влюбленными глазами… Ахъ, вы, рыцарь мой!

Сердецкій (цѣлуетъ ея руку). Ну, вотъ, вы шутите, и я спокоенъ… А слова мои все-таки попомните. До свиданья: мнѣ пора въ редакцію, и я ухожу на французскій манеръ, не прощаясь съ хозяевами. Пусть винтятъ. До свиданья.

Уходить, но возвращается отъ дверей и пытливо смотритъ въ глаза Людмилѣ Александровнѣ, взявъ ее за обѣ руки.

Такъ ничего нѣтъ, ничего?

Людмила Александровна. Да что это, право? Мнительность какая! Ахъ, Аркадій Николаевичъ!

Сердецкій. Ну, ну, не сердитесь… не буду, не буду, я уже ушелъ, ушелъ… Всего вамъ хорошаго, моя золотая.

Въ дверяхъ смотритъ на нее въ полъ-оборота.

Эхъ! Да когда же я, старый чортъ, любить-то ее перестану?

Уходить.

Людмила Александровна (одна). Чувствуетъ… Признаться проситъ… Да ни за что! никогда! На пытку пойду, пусть меня клещами рвутъ не признаюсь!.. Ну что же?… Кончено: побѣждена. Въ чьихъ я рукахъ! въ чьихъ рукахъ!.. Боже мой! Я такъ слаба, а онъ такъ силенъ и золъ. Хочешь ты испытать, какъ разгнѣванный мужъ, въ бѣшенствѣ, отталкиваетъ развратную жену? хочешь ты услыхать позорную брань изъ устъ своихъ дѣтей?.. Дѣти мои! милыя! Вы ростете, всѣ вами любуются, какія вы добрыя, честныя. Кто васъ ростилъ, кто училъ, кто жилъ съ вами одною жизнью? Я! Все я! И теперь показать вамъ, что я всю жизнь лгала и прятала подъ красивыми словами позорное прошлое? Нѣтъ, я должна спасти себя отъ презрѣнія дѣтей, потому что должна спасти ихъ отъ ненависти ко мнѣ. Если человѣку противна родная мать, что же уважать остается ему на свѣтѣ? Пусть я стану еще порочнѣе и хуже, но лишь предъ самою собой. Моя семья останется счастливой, а за мои грѣхи я отвѣчу предъ Богомъ…

Въ кабинетѣ хохотъ.

Верховскій. Ха-ха-ха! безъ трехъ, милый Андрей Яковлевичъ! безъ трехъ!.. Ха-ха-ха! Помилуйте, господа, могъ ли я предполагать, что сажусь играть съ такими мастерами?

Синевъ. Скромничаете, дяденька, скромничаете! знаемъ мы васъ, какъ вы плохо играете.

Ревизановъ. Хорошо, что моя очередь выходить… Хоть духъ переведу, а то просто въ жаръ бросило…

Людмила Александровна. Будь, что будетъ. Мною держится мой домашній очагъ. Онъ даетъ свѣтъ и тепло слишкомъ многимъ. Я не имѣю права разрушать его…

(Ревизановъ выходить изъ кабинета. Онъ молча смотритъ на Людмилу Александровну. Она, вся трепещущая, сжимается, какъ отъ холода. Нѣмая сцена.)

Людмила Александровна (послѣ долгаго молчанія, почти шепотомъ). Я буду у васъ… я… я повинуюсь.

Занавѣсъ.

ДѢЙСТВІЕ III

Роскошный номеръ въ московской первоклассной гостиницѣ. Вечеръ.

Ревизановъ одинъ у письменнаго стола. Леони, въ короткой кофточкѣ, въ шаочкѣ, съ хлыстомъ въ рукѣ, тихо входить.

Леони. Ohe! mon gros… вотъ и я! Ты занять? Я мѣшаю?

Ревизановъ. И очень.

Леони. Я на одну минуту

Ревизановъ. Почему ты не въ циркъ?

Леони. Я скачу въ третьемъ отдѣленіи, предпослѣднимъ номеромъ. Воспользовалась свободнымъ временемъ, заѣхала къ тебѣ не утерпѣла… Аh, vieux cochon! Я таки люблю тебя немножко…

Садится.

Ревизановъ. Гмъ… Гмъ…