который всю жизнь торгует на венецианских каналах велосипедами.
История ресторана «Венецианский карнавал», этого странного чудовищного предприятия, до сих пор стоит передо мною во всех подробностях, хотя прошло уже двадцать четыре года с тех пор – как быстро несемся мы к могиле…
Я был тогда настолько мал, что все люди казались мне значительными, громадными, достойными всяческого уважения и преклонения, и значительнее и умнее всех казался мне отец, несмотря на то что к тому времени три бакалейных магазина его сгорели или прогорели – я в те годы не мог уяснить себе разницы между этими двумя почти одинаковыми словами.
Глухие разговоры об открытии ресторана начались среди взрослых давно, и чем дальше, тем больше росла и укреплялась эта идея. Мне трудно проследить полное ее развитие и начало осуществления, потому что в воспоминаниях детства часто, на каждом шагу, встречаются черные, зияющие провалы, которые ослабевшая память не может ничем засыпать… Лучше уж обходить эти бездны, не пытаясь исследовать их туманную глубину, а то еще завязнешь и не выберешься на свежий воздух.
Основание ресторана «Венецианский карнавал» я считаю с того момента, когда стекольщик подарил мне кусок оконной замазки, которая целиком пошла на заделывание замочных скважин в дверях. Как член нашей деятельной семьи, я хотел этой работой внести свою скромную лепту в общее строительство, но меня поколотили, и я до вечера просидел в углу за печкой, следя за остатком замазки, прилипшей к башмаку моего отца и весело носившейся с ним из угла в угол…
Вот – замазка на башмаке отца, запах краски и растерянное лицо матери – это и было начало «Венецианского карнавала».
Открывая «Карнавал», отец, очевидно, искал новые пути. Несколько уже существовавших ресторанов группировались в центре на главных улицах нашего городка, и влачили они прежалкое существование, а отец выбрал для своего предприятия окраину – одну из бесчисленных «продольных», кольцом опоясавших центр маленького черноморского городка.
Мать возражала:
– Вот глупости! Ну кто пойдет сюда? Что за чушь! Ведь это форменная слободка.
Отец дружески хлопал ее по руке:
– Ничего… Будущее покажет.
Мне очень понравилась большая прохладная комната, сплошь уставленная белоснежными столами, солидный буфет и прилавок, украшенный бутылками и вкусными закусками.
Глава 2 Персонал «Венецианского карнавала»
Штат прислуги был невелик (отец предполагал значительно увеличить его на будущее время) – слуга Алексей, повар и поваренок.
Алексей обворожил меня своей особой: от него так вкусно пахло потом здорового, сильного парня, он был так благожелательно ленив, так безумно храбр, так ловко воровал у отца папиросы, что мечтой моей жизни сделалось – быть во всем на него похожим, а впоследствии постараться заполучить себе такое же местечко, которое он занимал теперь с присущим ему одному презрительным шиком. Я любовался его длинными кривыми ногами и мечтал: «Ах, когда-то еще у меня будут такие длинные кривые ноги», терся об его выгоревший засаленный пиджак и думал: «Сколько еще лет нужно ждать, чтобы моя курточка приняла такой приятный уютный вид». Да! Это был настоящий человек.
– Алексей! – спрашивал я, положив голову на его живот (обыкновенно, мы забирались куда-нибудь в чулан с съестным или на диван в пустынной бильярдной и, лежа в удобных позах, с наслаждением вели длинные разговоры). – Алексей! Мог бы ты поколотить трех матросов?
– Я? Трех?
Презрительная, красиво-наглая мина искажала его лицо.
– Я пятерых колотил по мордасам.
– А что же они?
– Да что ж… убежали.
– А разбойники страшнее?
– Разбойники? Да чем же страшнее? Только что людей режут, а то такие же люди, как и мы с тобой.
– Ты бы мог их поубивать?
Он усмехался прекрасными толстыми губами (никогда у меня не будет таких прекрасных губ – печально думал я):
– Да уж получили бы они от меня гостинец…
– А ты кого-нибудь убивал?
– Да… бывало… – зевота и плевок прерывали его речь (прекрасная зевота! чудесный неподражаемый плевок!). – В Перекопе четырех зарезал.
Это чудовищное преступление леденило мой мозг. Что за страшная личность! Что ему, в сущности, стоит зарезать сейчас и меня, беспомощного человечка.
– А знаешь, Алексей, – говорю я, гладя заискивающе его угловатое плечо, – я у папы для тебя выпрошу сегодня двадцать папиросок.
– Просить не надо, – рассудительно качает головой этот худощавый головорез. – Лучше украдь потихоньку.
– Ну, украду.
– А что, Алексей, если бы тебя кто- нибудь обидел… Что бы ты…
– Да уж разговор короткий был бы…
– Убил бы? Задушил?
– Как щененка. Одной рукой.
Он цинично смеется. У меня по спине ползет холодок:
– А папа… Ну, если бы, скажем, папа отказал тебе от места?
– А что ж твой папа? Бриллиантовый, что ли? Туда ему и дорога.
После такого разговора я целый день бродил как потерянный, нося в сердце безмерную жалость к обреченному отцу. О, Боже! Этот большой высокий человек все время ходил по краю пропасти и даже не замечал всего ужаса своего положения. О, если бы суровый Алексей смягчился…
Повар Никодимов, изгрызенный жизнью старичок, был человек другого склада: он был скептик и пессимист.
– К чему все это? – говаривал он, сидя на скамеечке у ворот.
– Что такое? – спрашивал собеседник.
– Да это… все. – Что все?
– Вот это: деревья, дома, собаки, пароходы? Собеседник бывал озадачен.
– А… как же?
– Да никак. Очень просто.
– Однако же…
– Чего там однако «однако же»! Глупо. Я, например, Никодимов. Да, может быть, я желаю быть Альфредом?! Что вы на это скажете?
– Не имеете права.
– Да? Мерси вас за вашу глупость. А они, значит, имеют право свое это ресторанное заведение назвать «Венецианский карнавал»? Почему? Что такое? Где карнавал? Почему венецианский? Бессмысленно. А почему, например, я в желе не могу соли насыпать? Что? Невкусно? А почему в суп – вкусно? Все это не то, не то и не то.
В глазах его читалась скорбь.
Однажды мать подарила ему почти новые отцовские башмаки. Он взял их с благодарностью. Но, придя в свою комнату, поставил на стол подарок и застонал:
– Все это не то, не то и не то!
Пахло от него жареным луком. Если Алексея я любил и гордился им, если к Никодимову был равнодушен, то поваренка Мотьку ненавидел всем сердцем. Этот мальчишка оказывался всегда впереди меня, всегда на первом месте.
– А что, Мотька, – самодовольно сказал я однажды, – мне мама дала сегодня рюмку водки на зуб подержать – у меня зуб болел. Прямо огонь!
– Подумаешь – счастье! Я иногда так нарежусь водкой, как свинья. Пьешь, пьешь, чуть не лопнешь. Да и вообще, я веду нетрезвый образ жизни.
– Да? – равнодушно сказал я, скрывая бешеную зависть (где он подцепил такую красивую фразу?). – А я нынче пробовал со ступенек прыгать – уже с четвертой могу.
– Удивил! – дерзко захохотал он. – Да меня анадысь кухарка так сверху толкнула, что я все ступеньки пересчитал. Морду начисто стер. Что кровищи вышло – страсть!
Положительно, этот ребенок был неуязвим.
– Мой отец, – говорил я, напряженно шаркая ногой по полу, – поднимает одной рукой три пуда.
– Эге! Удивил! А у меня отца и вовсе нет.
– Как нет? А где же он?
– Нет, и не было. Одна мать есть. Что, взял?
– А чем же лучше, если отца нет? По-моему, хуже…
– Ах ты, кочерыжка! Тебя-то иногда отец за ухо дернет, а меня на-кася! Никакой отец не дернет.
Этот поваренок умел устраиваться в жизни. Никогда мне не случалось видеть человека, который бы жил с таким комфортом и так независимо, как этот поваренок.
Однажды я признался ему, что не люблю его.
– Удивил! – захохотал он. – А я не только тебя не люблю, но плевать хотел и растереть.
Я молча ушел и про себя решил: лет через тридцать, когда я вырасту, этот мальчишка вылетит из нашего дома.
Глава 3 Торговля
В первый день на открытии ресторана было много народа: священник, дьякон, наши друзья и знакомые. Все ели, пили и, чокаясь, говорили:
– Ну… дай Бог. Как говорится.
– Спасибо, – повторял, кланяясь всем, растроганный отец. – Ей-богу, спасибо.
Я сидел возле него, и знакомые спрашивали:
– Ну, как ты поживаешь? Прехорошенький мальчишка! Славный ребенок.
Они целовали меня и трепали по щеке.
«Ага, – рассуждал я, – раз я такой хороший – можно от них кое-что и подцепить».
Когда отец ушел распорядиться насчет вина, я обратился к толстому купцу, который называл меня «славным мужчиной и наследником».
– Дайте мне сардинку, которую вы кушаете.
– Я тебе дам такую сардинку, – прошептал купец, – что ты со стула слетишь.
Худая благожелательная дама, назвавшая меня достойным ребенком, ела икру.
– Можно мне кусочек?.. – обратил я на нее молящий взор.
– Пошел вон, дурак. Проси у матери.
«Ловкая, – подумал я. – А если я уже получил у матери?»
Пришел отец.
– Ну, – сказал толстый купец. – Теперь за здоровье вашего наследника. Дай Бог, как говорится.
Я почувствовал себя героем.
– А что, – сказал я поваренку после обеда, – а они за мое здоровье пили.
– Удивил, – пожал плечами этот неуязвимый мальчишка, – да мне вчера мать чуть голову не разбила водочной бутылкой – и то ничего.
На другой день ресторан открыли в 12 часов дня. Было
