Пираты Елизаветы. Золотой век

– Отец отца масса Кройфорд быть великий нгомбо?

– О! Отец моего отца быть больше, сильнее, чем большой белый нгомбо! – Кроуфорд подумал, что, в конечном счете, не так уж далек от истины, называя сэра Уолтера больше чем колдуном. «Несомненно, дед, ваши заслуги перед Англией и всей Европой не менее велики, чем заслуги вашего друга Джона Ди – астролога, некроманта, географа и астронома, который, замкнувшись в сладостном уединенье, чтобы постичь все таинства науки, которую невежды презирают… Гм… да». Вслух же он пояснил: – Великий белый нгомбо, друг отца моего отца, говорил, что, изучив всю премудрость разных земель и племен, он узнал, что истинная мудрость и могущество не могут быть достигнуты усилиями человека. Настоящую мудрость человек получает только тогда, когда ему дает Великий Верховный Бог, Бог белых людей и Отец всех людей, зверей и духов…

– Тот Великий Бог, Который послал белый масса спасать нгомбо от злой дух дерева и дух воды? – немного недоверчиво уточнил старый колдун.

– Да! – Кроуфорд почувствовал нечто вроде прилива вдохновения и подумал, не получится ли из него проповедник почище Черного Билли. – Только Великий белый Бог дает знание и настоящую власть над духами…

– Разве это так? – удивился вуду. – Нгомбо тоже может говорить с духи, вызывать и насылать духи, изгонять злой дух из человек, из негр, чтобы возвращать дух человека домой и человек оживать!

– Верно, – остановленный на всем скаку, был вынужден подтвердить Кроуфорд. – Но скажи мне, великий нгомбо, – добавил он, понизив голос, чтобы его слышал только старый негр, – всегда ли тебе удается, например, вернуть доброго духа в тело человека, если в него вселился злой дух и убил его?

Прекрасно понимая природу «духов», вызываемых и насылаемых стариком на своих соплеменников, а еще чаще – на врагов, Кроуфорд нисколько не сомневался, что бесы повинуются колдуну отнюдь не всегда, а лишь тогда, когда им это выгодно. Однако чтобы не уронить авторитет знахаря в глазах бывших рабов и не навлечь тем самым на себя его гнев, он сразу же добавил:

– Не отвечай, старик. В зеркале отца моего отца я не только вижу далеких людей и души умерших: я могу видеть чужие помыслы и знать ответы на свои вопросы прежде, чем услышу их из твоих уст. Я не нгомбо, но в этом зеркале я могу видеть даже то, что не видят многие нгомбо. – Для большей убедительности он погрозил старому негру морионовым зеркалом.

– Великий белый Бог сказать тебе? Я знаю, что Верховный Бог лучше слушать белые люди? Ты мочь говорить с Великий белый Бог?

– Да, меня учили говорить с Великим Богом, – медленно ответил Кроуфорд, с трудом пытаясь вспомнить, когда он в последний раз искренне обращался к Богу. Его вдруг одолели сомнения. Не то чтобы он боялся бесов, которых негритянский колдун может наслать на него, его друзей или людей Ришери. Однако он впервые задумался о том, в какую духовную ловушку попал в свое время приятель его деда, и начал прикидывать, не рискует ли попасть в эту ловушку он сам…

* * *

В ноябре 1582 года, во время вечерней молитвы, на фоне полыхающего за окном заката Джон Ди увидел величественного сияющего младенца – «ангела Уриэля», который подарил ученому предмет, еще более загадочный, чем черное зеркало майя. То был средних размеров прозрачный кристалл, переливающийся всеми цветами радуги (как писал о том впоследствии сам сэр Джон). Следом за «духом света Уриэлем», взорам Ди предстал архангел Михаил с огненным мечом, приказавший взять и использовать магический кристалл, но при условии, что, кроме него, ни один человек не будет прикасаться к сокровищу.

* * *

Однако, рассуждая здраво, Кроуфорд никак не мог поверить, что некроманту и астрологу и в самом деле явились ангелы. Его смущала перспектива оказаться один на один с каким-нибудь «сияющим духом света», из локонов которого в самый неподходящий момент норовили выглянуть рога. Кроме того, имея дело с вуду, следовало опасаться, что их колдуны за силу и власть продают врагу рода человеческого отнюдь не собственную душу… Негры верят, что нгомбо расплачиваются с дьяволом душами других смертных. И хотя это не отменяло власти сатаны над душой самого колдуна, Кроуфорду совсем не хотелось оказаться в роли разменной монеты или подвергнуть такой участи друзей. В действительности жертву колдуна, предназначенную в уплату дани Вельзевулу, сознательно доводили до полного умственного и душевного истощения – так, чтобы человек лишился способности управлять своими поступками. Для этого его могли долго изнурять ритуальными плясками и бессмысленным тягучим пением заклинаний или подмешивали ему в пищу ядовитый порошок – смесь истолченной рыбы-собаки, сушеного желчного пузыря человека или буйвола, жабьего яда, дурмана, черного пороха и в исключительных случаях – размолотых костей черепа недавно умершей негритянки – колдуньи или жрицы. Тогда, в состоянии, близком к помешательству, человек становился совершенно беззащитен. Его можно было убедить в любом бреде, в любой лжи, заставить признаться в преступлениях, которых он не совершал, и даже искренне верить при этом в собственную виновность. Тем более колдуну не составляло в этом случае труда принудить находящуюся в его полной власти жертву к любому самому кровавому злодеянию или же к самоубийству.

Но под влиянием обстоятельств Кроуфорду приходилось принимать правила игры, до поры до времени плывя по течению: раз связавшись с беглыми неграми и их жутковатым предводителем, не так-то просто от них отделаться. Да и выгода может оказаться немалой: не только шанс вернуть карту и наказать зарвавшихся французов, но и… При мысли о Лукреции он вздрогнул и постарался отогнать нахлынувшие воспоминания. Нет! Ни за что! Эта женщина не заслуживает подобного! Кроуфорд почувствовал, как гордость стальными пальцами сжимает ему горло. Он видел ее в объятиях француза. Как так?! «Тонкий и скользкий каналья, изыскатель случаев, у которого такой глаз, что он умеет чеканить и подделывать возможности, хотя бы действительных возможностей никогда и не представлялось!» Боль, тянущая куда-то в безумие, в черноту, как и много лет назад заполнила его грудь. Ему хотелось убить ее, уничтожить, растоптать, как она топтала его сердце. Он мотнул головой, отгоняя от себя лютую ревность. «Проклятье!.. Я склонен думать, что любезный Мавр вскочил в мое седло. Мне эта мысль грызет нутро, как ядовитый камень… Эта женщина тебе духовный взор мутит как соринкой». Ты, Кроуфорд, ты становишься ревнивым, как дряхлый жид, взявший за свои кошели молоденькую вертихвостку, и жадным до любви, как старая дева!.. Да будь Лукреция в тысячу раз прекраснее, будь она благороднее, умнее, будь непорочна и невинна, как младенец, она не стоит того, что рисковать ради нее спасением собственной души, чтобы ради нее «танцевать, чтобы стать богом»!.. «Останься честным хотя бы сам с собой, Весёлый Дик! – насмехался над ним кто-то у него внутри… – Ты вовсе не так всесилен, как тебе хотелось бы, и твоя страсть к этой женщине тем сильнее, чем больше она делает вид, что пренебрегает тобой, что предпочитает тебя другим! А все почему? Да потому, что ревность в тебе способна превозмочь даже твою гордость! Лукреция Бертрам! Будь ты блаженный дух или проклятья демон, неси дыхание небес иль вихри ада, будь злобны умыслы твои иль милосердны, – так обаятелен твой вид, что я с тобой… О, дьявол! Да чего бояться? Не стоит и булавки жизнь моя. А что душе моей он сделать может, когда она бессмертна?..» Он еще продолжал мысленную дуэль с самим собой, когда до его слуха донесся голос старого колдуна:

– Если масса Кройфорд дозволять нгомбо прикоснуться к его зеркало, нгомбо делать хороший мертвый воин, зомби, сейчас же.