— Не понимаю, — признался Кенет.
— Потом поймешь.
Некоторое время они шли молча. Кенет не слышал шагов своего спутника — да и можно ли расслышать, как движется туча? — но постоянно ощущал его присутствие. Шум листвы становился все явственней, все громче.
— Куда ты теперь собираешься направиться? — после долгого молчания спросил дракон.
— Не знаю, — ответил Кенет. — В столицу мне идти неохота. В горы, наверное, подамся.
— В горы, — задумчиво промурлыкал гром. — Послушайся старого дракона, Повелитель Молний. Не ходи в горы. Не время еще. Иди в Каэн. Тебя там ждут.
— Кто? — изумился Кенет. — Я же там никого не знаю.
— Понятия не имею, — ответил дракон. — Новые друзья. Неприятности. Добрые дела. Ты там нужен.
— Но кому? — не отставал Кенет.
— Точнее сказать не могу, — отрезала короткая сизая молния. — Я дракон, а не гадальщик.
— Не обижайся, — засмеялся Кенет. — Я ведь так, к слову спросил. Ладно. Каэн — так Каэн.
— Хорошо, — прошелестела трава. — Тогда идем. В Каэн ты войдешь с другой стороны. Сначала я тебе хочу кое-что показать.
Кенет покладисто последовал за драконом. Шум листвы становился все громче и громче.
— Ночи сейчас короткие, — невпопад сказал дракон. — Это хорошо.
Кенет не стал спрашивать, что такого хорошего увидел дракон в коротких ночах. Он шел, смутно начиная различать темные стволы на фоне светлеющего неба и тропинку под ногами. А потом, разом, лес оборвался. Но шелест листвы не затих. Он заполнил собой все небо — или то, что представилось Кенету небом.
Сначала Кенету показалось, что рассвет начинается у самых его ног. Огромный рассвет — синий, яблочно-зеленый, белесый, розовый и бледно-золотой, и больше ничего, кроме рассвета. Потом Кенет различил линию, рассекавшую рассвет пополам. Потом понял, что линия эта — горизонт, и ниже горизонта — не небо, а вода. Кенет никогда не видел столько воды сразу и вдобавок без берегов. Ему показалось, что вся эта чудовищная масса воды стоит стеной, даже нависает над ним, и он невольно отшатнулся и вскинул руки, чтобы защитить голову, когда стена воды обрушится на него. Но тут среди синевы мелькнула темным пятном лодка, и наваждение рассеялось. С беззвучным грохотом водяная стена легла наземь и растянулась до горизонта.
— Вот это и называется море, — довольно засмеялся дракон. Золотые колеса дрогнули и обрушились в рассвет. Кенет прерывисто вздохнул.
— Тебе понравился рассвет на дюнах? — улыбнулся дракон и поправил складки на шелковом рукаве.
— Ты тут живешь? — хрипло спросил Кенет. Глаза юноши сияли, щеки пылали от восторга.
— Нет. Только когда хочу вспомнить юность, — снова улыбнулся дракон. — Люди не могут жить в воде, а я ведь женат. У меня и имя есть, как у человека, — Хараи. Пойдем ко мне. Отдохнешь, переночуешь. А уже потом можно и в Каэн.
— Странное дело, — сказал Кенет, спускаясь вслед за драконом по мягкому песку, — в уставе для магов сказано, что зверь-дракон — это что-то очень нехорошее...
— Так ведь не дракон, Повелитель Молний, — ответил ему Хараи, — а «зверь-дракон». Это не одно и то же.
— А какая разница?
— Зверь-дракон — это тот, кто перестал быть драконом. Так же, как Инсанна перестал быть человеком.
Глава 11
Трибунал
В Каэн Кенет вступил отдохнувшим, сытым, веселым и полным сил. Сутки, проведенные им в гостях у Хараи, вспоминались с удовольствием.
Кто его знает, какой дом держит дракон в своем истинном облике на дне морском, но в его человеческом жилище хозяйство было поставлено на широкую ногу. Не будь жена Хараи ведьмой, нипочем бы ей не управиться. Да и то сказать — может ли обычная женщина быть женой дракона?
У дверей Кенета встретил Аори и двое его младших братьев. Самый младший сын Хараи туманным облачком парил над колыбелькой.
— Обычно я не разрешаю детям принимать свой второй облик при гостях, — извинился Хараи, заметив изумление Кенета, — но у малыша режутся зубки. Отчего-то у вас, людей, это происходит очень болезненно.
Кенет вполне понимал беднягу дракона. Он вспомнил, как истошно орал Бикки, когда у него резались зубы. Мачеха ходила с опухшими от слез и недосыпания глазами. Кенет бегал по вечерам собирать тягучий млечный сок беломордника и соцветия мышкиных слезок, варил их с медом и мазал этой смесью десны Бикки. На несколько часов в доме воцарялась тишина, и все его обитатели засыпали мгновенно: если успел добраться до кровати — считай, повезло. Как же хорошо, как мирно жилось тогда Кенету!
Ему не впервой было вспоминать оставленный им дом, но на сей раз заглушить причиненную воспоминаниями боль оказалось не так-то просто. Лишь когда дракон и ведьма позвали его к столу, боль начала затихать. А потом и вовсе забылась.
Слишком уж хорошо было в этом доме. Здесь не было места ни боли, ни даже памяти о ней.
«Когда найду свое место средоточия... а все-таки что это за место такое?.. — думал Кенет, прихлебывая густой горячий сладкий напиток из меда и ягод. — Когда я это самое место средоточия найду, непременно выстрою себе такой дом. И женюсь. Нашел ведь Хараи ведьму себе по силе. Если уж дракону удалось, у меня тем более получится».
Еда и застольная беседа настолько подкрепили тело и дух Кенета, что спать ему не хотелось. День он провел в приятнейшем общении с сыновьями дракона, дивясь их двойственной природе и наслаждаясь ее созерцанием. Вечер прошел в неторопливой беседе с драконом. Потом Кенета отвели в чудесную жарко натопленную баню. Потом чистенького разомлевшего Кенета отвели в спальную комнату для гостей, и он заснул, едва коснувшись щекой изголовья.
Наутро он проснулся таким бодрым и отдохнувшим, что готов был в три прыжка преодолеть расстояние до Каэнских ворот.
Дракон простился с Кенетом сдержанно. Лишь на прощание он приобнял юношу за плечи, словно желая оградить его от чего-то.
— И не забудь побывать у каэнского массаоны! — крикнул он Кенету вслед.
Как будто об этом можно забыть! Аканэ столько раз говорил об этом Кенету, что и счет потерян. Каждый воин или его ученик, прибывая в город, перво-наперво должен доложить о своем прибытии местному массаоне — начальнику имперских воинов. До сих пор у Кенета такой необходимости не возникало: главой имперских воинов Сада Мостов был господин наместник Акейро собственной персоной. Довольно и того с князя Юкайгина, что он терпел в своей вотчине какого бы то ни было наместника. Еще одна важная особа из столицы переполнила бы чашу его терпения. А когда его отношения с молодым наместником сложились столь необычно, он разорвал бы на куски любого столичного заправилу, вздумай тот совать палки в колеса его обожаемому Акейро.
Теперь же Кенету впервые предстояло увидеть массаону, и он немного робел. Но не идти нельзя. Аканэ ему не единожды втолковывал: «Пренебречь подобным посещением мог бы я, но не ты. Это даже не дерзость, но прямое нарушение воинского устава». Так что робей не робей, а идти все едино придется.
И снова Кенет вступал в чужой, незнакомый город, не глядя по сторонам. Только теперь он искал не еду и ночлег — успеется еще, — а казармы императорской гвардии.
