цветными плитками дорожек пробивался мох, сад заглох, в окружавшей сад кованой решетке добрая половина прутьев проржавела и выломилась, что и дало Наоки возможность забраться в сад, минуя ворота. Одна только семейная усыпальница сахарно мерцала лунной мраморной белизной.
При виде столь энергичного траура Наоки выругался вполголоса. Кому это нужно? Тайин так любила гулять в саду, разглядывать диковинные заморские цветы. Вид запущенного, одичавшего сада доставил бы ей искреннее горе. Неужели хотя бы в память о ней отец не мог распорядиться расчистить сад? Да нет, где там. Он никогда не понимал таких вещей.
Впрочем, нет худа без добра. Увидев, что сорная трава вымахала с него ростом, Наоки сразу понял, что искать отца в доме бессмысленно. Уж если по прошествии двенадцати лет он все еще так буйно, напоказ, горюет, то молва правду гласит, и находится отец сейчас в усыпальнице.
Пробираясь в усыпальницу, Наоки дважды споткнулся в темноте и больно ушиб колено. Дорогу он помнил хорошо, но упустил из виду, что обломанных ветром сучьев и всякого прочего хлама за двенадцать лет в высокой траве накопилось более чем достаточно.
Внезапно узкая полоска света очертила дверь усыпальницы.
«Так, — сказал себе Наоки. — Меня услышали».
Дверь отворилась, и свет упал на траву у самых ног Наоки, не достигая его лишь самую малость.
— Кто здесь? — услышал Наоки голос отца. — Кто посмел?!
«А он изрядно постарел за эти годы», — отрешенно подумал Наоки.
— Кто... — снова начал отец и осекся. Наоки молча ступил из темноты в полосу света, слегка жмурясь, но глаз не отводя и ладонью не закрываясь.
Молчание было недолгим. Наоки покинул дом семилетним мальчиком, а теперь перед отцом стоял юный воин, но ошибиться отец не мог. Семейное сходство черт проступало разительно.
— Ты! — надтреснутым фальцетом произнес отец. — Что тебе здесь нужно? Убирайся! Ступай прочь, собака! Иди вылизывай двор казармы!
— Я пришел, чтобы поговорить, — медленно и гневно произнес Наоки. — И вам придется меня выслушать. Иначе я не уйду, хоть бы вы весь дом кликнули на подмогу.
— Нам не о чем говорить, — отрезал отец.
— Один знающий человек сказал мне, — продолжал Наоки, не обращая внимания на отца, — что Тайин, возможно, еще жива...
Ему пришлось прерваться: отец придушенно охнул и медленно осел на ступени усыпальницы.
Доводы Кенета убедили Наоки, но не его отца — чего, впрочем, и следовало ожидать. Наоки был не совсем справедлив, честя в душе отца за траур напоказ. За минувшие двенадцать лет отец настолько свыкся со своим горем, что оно поначалу сделалось как бы частью его самого, а потом и большей его частью. Отними у старика его скорбь — и много ли от него останется? Отец так сопротивлялся убеждению, словно Наоки норовил вырвать у него сердце из груди.
Под утро охрипший Наоки кликнул слугу, велел принести бумагу и кисть и быстро написал два письма. В первом он просил у Кенета прощения, что не зайдет за ним утром, как обещал вчера, и рекомендовал всецело располагать своим посланцем, который и поможет ему найти более подобающее жилье. Второе было прошением о недельном отпуске на имя массаоны Рокая. Отправив оба письма со слугами, Наоки вновь принялся убеждать отца.
На четвертый день своего отпуска Наоки потерял всяческое терпение.
— Я сам заплачу магу что следует, — не выносящим возражений тоном заявил Наоки.
— Наглец! — Иного ответа Наоки не ожидал. На него он, собственно, и рассчитывал.
— Если вы считаете возможным пускать свое состояние на ветер ради траура, — холодно и спокойно отпарировал Наоки, — но скупитесь заплатить магу, который мог бы узнать наверняка, жива ли Тайин, придется мне пустить в ход свое воинское жалованье.
Удар по самолюбию отца Наоки нацелил безошибочно. До смерти Тайин отец славился не только буйным нравом, но и вошедшей в пословицы щедростью — чертой, которую Наоки от него в значительной степени унаследовал.
— Твоего жалованья не хватит купить для мага завязки для подштанников, — ехидно возразил отец. — Для такого дела нужен очень сильный маг. Сам заплачу, не беспокойся. Я не бедней сопливого нищеброда в синем тряпье. Интересно, где ты собираешься искать такого мага? Или твой знающий человек тебе и тут успел присоветовать очередное сумасбродство?
Наоки возликовал.
— Говорят, сейчас в Каэн прибыл как раз такой маг, — победоносно заявил он. — Лучший отсюда до столицы.
— Говорят! — сварливо хмыкнул старик. — Что ж, вели позвать. Хуже не будет.
Вели позвать! Наоки сам опрометью бросился на поиски волшебника: разве можно унижать мага, обращаясь к нему через слуг! Ничего отец не понимает в жизни. Как, впрочем, и любой человек, которого богатство и знатность избавили от необходимости разбираться в ней самолично. На все у него один сказ: «Вели слугам». Всю свою жизнь он видел только затравленную челядь либо «особ своего круга». Где уж ему понять, что у человека может быть чувство собственного достоинства — особенно если этот человек может прожить год на меньшую сумму, чем та, что тратится в доме на одни только пряности всего за месяц. По его понятиям, побренчи у мага перед носом увесистым кошельком, и он помчится что есть духу. «Вели позвать», как же! Ладно еще, если маг и вовсе не откажется прийти: когда умерла Тайин, а Наоки ушел из дому, вся семья стала пользоваться весьма дурной славой.
Завидев мага, покупающего у бродячего торговца пирожки, Наоки до того оробел, что едва смог подойти и, запинаясь, выговорить приветствие.
Он чувствовал себя несчастным и растерянным. Вся его убежденность в том, что Тайин еще можно вернуть к жизни, куда-то улетучилась. Перед ним был не захолустный колдун, а настоящий могучий волшебник; каким-то странным образом Наоки чувствовал его силу и смутился необыкновенно. Ему почти хотелось отступить. Но в ответ на его приветствие маг улыбнулся так доброжелательно, что Наоки вновь ощутил утраченную смелость и рассказал обстоятельства дела быстро и коротко, словно опасаясь, что храбрость покинет его раньше, чем он завершит рассказ, и он так и останется стоять посреди дороги с раскрытым ртом.
Маг выслушал Наоки, не перебивая. Синие глаза его потемнели.
— Возможно, вы правы, господин воин, — сказал он. — Пойдем.
Наоки невесело усмехнулся. Придворный маг, вызванный отцом к больной Тайин, с места не стронулся, пока не сговорился о цене за свои услуги. Не торгуйся он так долго, возможно, поспел бы к сроку, и Тайин не умерла бы вовсе. То ли дело настоящий маг!
А настоящий маг всю дорогу задавал Наоки всевозможные вопросы, и воину пришлось поднапрячь свою память. За этими быстрыми точными расспросами Наоки и не заметил, как оказался у цели. Не заметил он и того, что провел уважаемого господина волшебника не через главные ворота, а через ту же дыру в ограде, которая и была четыре дня тому назад единственной свидетельницей его возвращения домой.
Отец метнул на сына гневный взгляд: он-то велел слугам встретить мага у ворот — хоть и услужающий человек, а все же маг, да еще известный. Надо оказать хоть какое-то почтение. Но мага знаки внимания к его знаменитой особе не интересовали совершенно. Нетерпеливым жестом он прервал все словоизлияния и прошел внутрь усыпальницы так быстро, что его плащ раздувало на ходу, словно от сильного ветра.
— Прикажете открыть гробницу? — Слуга, ожидавший мага в усыпальнице, переломился в поклоне.
— Пока нет надобности, — сухо заметил маг. — Лучше присмотри, чтобы сюда не заходил никто, кроме родственников девочки.
Едва слуга покинул усыпальницу, маг подошел к гробнице вплотную и положил ладони на ее полированную крышку из белого нефрита. Глаза его потемнели еще сильнее, а лицо приобрело такое выражение, что не только Наоки, но и отец не осмелился потревожить мага неуместными расспросами.
Наконец волшебник отнял руки от полированного камня и глубоко вздохнул. Вся краска сбежала с его лица, веки отяжелели, словно он не спал несколько суток.
