взглядом, выбирая из сотрапезников того, кому следует отдать хлеб. Выбрав, он подошел к коренастому старику, снова поклонился и отдал ему большую половину. Старик принял хлеб, отломил от него кусочек и положил в рот. Тогда Кенет тоже отломил кусочек от своей половины лепешки, прожевал его тщательно и проглотил. Старик одобрительно посмотрел на учтивого гостя и кивнул. Кенет вернулся на свое место и принялся за еду, чувствуя, как сильно колотится его сердце, и почти удивляясь, что никто, кроме него самого, не слышит этот бешеный стук. Теперь, и только теперь, Кенет мог окончательно полагать себя в безопасности. Он был принят.
Хлеб родства — единственное, о чем массаона рассказал Кенету подробно и даже повторил еще раз, чтоб ничего не забылось. Гостя принимают в клан посредством ритуала заключения гостевого родства. Для этого нужно преломить хлеб родства — особую лепешку, выпекаемую только с этой целью. Разломить хлеб родства совсем уж поровну — не вполне учтиво. Подать хозяину меньшую половину — верх неуважения; этим ты показываешь, что недоволен его гостеприимством и ни в грош его не ставишь. А вот во что ты ставишь себя сам, станет ясно, когда ты выберешь разделившего с тобой хлеб. Предложивший хлеб младшему дает ясно понять, что считает себя выше присутствующих и претендует на права старших родичей. Преломивший хлеб со сверстником требует для себя прав равного и символически нарекает себя братом по хлебу. Отдавший хлеб старшему недвусмысленно признает себя младшим и становится сыном по хлебу. Не самое высокое положение, но Кенет в выборе не колебался: неопытному остолопу большее и не подобает, да и годами он еще не вышел, чтобы рассчитывать на это самое большее. Выбор его произвел наилучшее впечатление: спасенный юноша оказался учтив не по годам и снискал всеобщую благосклонность, не успев даже имени своего назвать. Кенет имел все основания благодарить массаону Рокая, поведавшего ему о хлебе родства со всеми подробностями. Горцы — народ вспыльчивый, чуть что — и хватаются за оружие. Стоит гостю вольно или невольно оскорбить хозяев, преломляя хлеб родства, и он остался бы для клана чужаком со всеми вытекающими отсюда для гостя последствиями. Кенету редкостно повезло: у него был хороший советчик.
Впрочем, ему не только с советчиком посчастливилось. Хлеба к столу могли и не подать. В худшем случае это означало: ешь и убирайся, покуда цел. А в худшем чужак вообще ел в последний раз в жизни. После трапезы его вызывали на поединок. Поочередно.
Пока кто-нибудь не избавит Лихие Горы от его присутствия. Приди Кенет в горы осенью, и его бы даже на порог не пустили. Его бы встретили на окраине поселения и подвергли подробнейшим расспросам, а после клан долго совещался бы, считать ли пришельца гостем и предлагать ли ему хлеб родства. Могли и не предложить. Но Кенет пришел зимой, в метель. На расправу метели нельзя оставлять никого. Даже кровного врага положено пустить в дом, обогреть и накормить. Кенета не могли оставить за порогом. А уж коли он вошел в дом, он становится гостем, и хлеб родства хозяева предложить ему обязаны. И лишь потом, когда новый родич по хлебу утолит голод, можно задавать ему вопросы. Старик, избранный Кенетом в отцы по хлебу, и приступил к расспросам, как только все насытились и дети унесли столики с остатками еды.
— Меня зовут Эрэнтэ, — произнес старик, глядя на гостя. — Как нам называть тебя, сын по хлебу?
— Мое имя Кенет, — ответил юноша.
— Что привело тебя в наши горы зимой?
— Мне посоветовал уйти в горы массаона Рокай. — О причинах подобного совета Кенет решил пока не распространяться.
— Как здоровье его жены? — внезапно спросил один из присутствующих, юноша немногим старше Кенета.
Кенет улыбнулся мысленно и его наивной хитрости, и его порывистой горячности. Воин постарше и поопытнее расставил бы менее заметную ловушку.
— Массаона Рокай никогда не был женат, — твердо ответил Кенет, — если только не женился после моего ухода из Каэна. Тогда вы знаете о нем больше, чем я.
— Каким путем ты поднялся в горы? — спросил высокий, даже для горца очень сильный мужчина средних лет.
— Я не знаю ваших названий. — Кенет задумался, пытаясь определить направление, затем помахал рукой в сторону, с которой, по его мнению, он пришел. Во взгляде силача-горца промелькнуло непонятное Кенету облегчение.
И опять Кенету повезло: он спутал направление. Рука его указывала в сторону перевала Кабанья Холка — гораздо левее, чем перевал Рукоять Меча, по которому Кенет и поднялся в Лихие Горы на самом деле.
— Остался последний вопрос, сын по хлебу, — произнес силач. — Что ты видел сегодня во сне?
Иногда благие намерения так и остаются благими намерениями. Кенет искренне собирался вести себя вежливо и уважительно — и все же самым невоспитанным образом вытаращил глаза в немом изумлении. Этого вопроса он не ожидал.
— Разве массаона Рокай ничего тебе не говорил? — нахмурился старик Эрэнтэ.
— У нас было очень мало времени, — покачал головой Кенет.
— Что ж, — кивнул Эрэнтэ, принимая объяснение. — Горы посылают сны. Сон принадлежит тому, кто его увидел. Если только человек не захочет, чтоб ему помогли истолковать его сон, ему нет нужды о нем рассказывать. Но первый сон гостя принадлежит Творцу Богов. Это справедливо. Ты готов рассказать свой сон?
— Но я не помню, что я видел, — возразил ошеломленный Кенет.
— Это тебе не помешает, — усмехнулся Эрэнтэ самыми кончиками губ. — Достаточно твоего согласия.
— Я... я, конечно, согласен, — растерянно выговорил Кенет. — Но я и правда ничего не помню.
— Толай поможет тебе вспомнить, — заверил его старик.
Тем временем дети принесли убранную после пробуждения гостя ширму и проворно воздвигли ее вокруг него вновь. За ширмой послышался шум. Недоумевающий Кенет напряг слух: так, похоже, что все встали с шэна и ушли в дальний конец дома. Все, кроме одного. За ширму к Кенету вошел тот, кто должен помочь ему вспомнить, Толай. Им оказался здоровяк, который спрашивал его, откуда он пришел.
— Твои сородичи спросили меня про мой сон, а сами ушли. Я сделал что-нибудь не так? — тревожно осведомился Кенет. — Обидел кого-нибудь?
— Успокойся, сын по хлебу, — серьезно ответил Толай. — Ты никого не обидел. Просто ты не помнишь своего сна и не можешь знать — такой ли это сон, который стоит рассказывать при всех. Если бы ты помнил, тебя бы спросили — хочешь ты рассказать свой сон всем или только одному мне. Не бойся ничего. Я помогу тебе вспомнить.
Кенет вздохнул с облегчением: хорошо, что он не обидел никого ненароком. Своенравный народ эти горцы, горячий. Не один год надо прожить с ними бок о бок, чтобы понять толком, что их заденет, а что — нет. Массаона, и тот всего не знает, а ведь он в горах сколько раз бывал.
За ширму просунулась чья-то рука с круглой глиняной чашкой. Толай взял чашку, и рука исчезла.
— Выпей. — Толай протянул Кенету напиток, над которым поднимался ароматный пар. — Это поможет тебе вспомнить.
Кенет взял чашку в обе руки и осторожно отпил горячую жидкость.
— По-моему, я пил это вчера, — заметил он.
— Не совсем, — покачал головой Толай, — но в твоем вчерашнем питье было и это. Пей, не бойся. Эти травы безвредны. От них ты не заснешь, как вчера. Они просто помогут тебе вспомнить.
— Я и не боюсь, — обиженным, почти детским голосом возразил Кенет. До сих пор он так редко лгал, что просто не мог заставить себя произнести слова неправды обыденным, нормальным голосом. А сейчас он говорил неправду: непонятно отчего, но он все-таки побаивался, только признаться было стыдно.
Толай с улыбкой наблюдал за ним. Кенет решительно поднес чашку к губам и медленно выпил обжигающий отвар.
— Очень хорошо, — одобрил Толай, принимая чашку из его внезапно ослабевших рук. — Теперь ложись и закрой глаза.
