— Не скажи, — возразил Эннеари.
— Ты что, по веревке только босиком съехать можешь? — удивился Лерметт.
— Нет, конечно, — ответил Эннеари, едва ли не уязвленный подобным предположением. — Просто веревку оставлять жалко.
Лерметт ничего не сказал ему в ответ, ухмыльнулся только. Ухмылка получилась лукавой и торжествующей, словно во времена раннего детства, такого давнего, словно бы его не было и вовсе — но оно было, и напомнило о себя этой ухмылкой так явственно, что Лерметт поспешно прикусил губу, чтоб над самим собой не рассмеяться. Вот так же точно он ухмылялся в детстве мальчишескому своему торжеству: конечно, меч или щит ему пока в слабых ручонках не удержать, не говоря уже о копье — зато плюнуть он наверняка сумеет дальше, чем любой рыцарь. И по заборам он тоже лазит лучше. Припомнив свое превосходство в лазании по заборам и плевании, Лерметт едва сумел подавить смех. И ведь не то забавно, что он совершенно всерьез гордился этими достижениями, а то, что при виде эльфа безумное детское желание плюнуть дальше становилось до ужаса живым и почти непреодолимым. По счастью, ему предоставилась такая возможность.
— А зачем оставлять? — произнес он медленно, заранее наслаждаясь своим торжеством. — Было бы куда ее привязать, а оставлять не придется.
— Привязать-то есть куда, — пожал плечами Эннеари. — Вот тут выступ очень даже подходящий... а только как ты ее отсюда потом сдернешь?
— Очень даже просто, — заверил его Лерметт. — Сам сейчас увидишь.
Он извлек веревку, взял ее за оба конца и вывязал вокруг выступа нечто весьма сложное и запутанное. Эннеари взирал на его действия с плохо скрытым недоумением.
— А теперь спускайся, — заявил Лерметт, вручая ему веревку. — Полезай спокойно, я за тобой спущусь. И учти: не вздумай держать веревку только за одну половину, если не хочешь грохнуться. Сразу за обе держи. Понял?
— Дело нехитрое, — сдержанно ответил эльф, взялся за веревку и через мгновение исчез внизу. Спустя самое недолгое время его оклик возвестил о благополучном завершении спуска.
Лерметт последовал его примеру. Веревки, даже и сложенной вдвое, хватило с избытком, спуск был нетруден, и принц не заставил себя ждать.
— А теперь что? — поинтересовался Эннеари, когда Лерметт присоединился к нему на нижней тропе.
Вместо ответа Лерметт протянул руку к веревке, ухватил ее и дернул посильнее. Веревка покорно упала на тропу.
— Вот так, — заявил Лерметт ошарашенному Эннеари и плутовски подмигнул. — Сейчас заново смотаю ее, и пойдем.
— Мотай-мотай, — рассеянно согласился Эннеари и внезапным плавным движением не выдернул даже — вынул из-за спины лук, быстро и ловко, как фокусник извлекает платочек из воздуха на глазах изумленных зрителей.
Зритель у Эннеари был один-единственный, зато изумленный донельзя. И ведь было чему изумляться. Лерметт никогда не видел такой слитной, такой согласованной и плавной быстроты движений. Эльф заново подтянул ослабленную тетиву, выхватил стрелу из колчана, наложил на тетиву, натянул и тут же отпустил ее, не целясь — все словно бы одновременно. Лерметт и понять не успел, когда и как совершился выстрел — а ветерок уже ерошил оперение стрелы, по середину древка вонзившейся в тело молоденькой горной куропатки. Эннеари подошел к убитой птице и поднял ее. Куропатка оказалась небольшой, но с виду вполне упитанной.
— Вот и ужин к нам прилетел, — довольным тоном заявил Эннеари и улыбнулся. Улыбка эльфа была столь неотразимо лукавой, столь победительно мальчишеской, словно у подростка, ухитрившегося вопреки собственным чаяниям плюнуть дальше извечного своего соперника. На долю мгновения Лерметту показалось, что он заглянул в зеркало.
Постоянные спуски и подъемы измотали путников гораздо раньше, чем сгустились сумерки, да и карабкаться по узким горным тропам — совсем не то же самое, что шествовать по торной дороге. К исходу дня Лерметт так устал, что едва мог утерпеть, до того ему хотелось объявить привал. Даже эльф, казалось, несколько поутратил прежнюю бодрость. Едва только им удалось найти сколько-нибудь ровное место, где можно и хворосту на костер наломать, и сам костер разжечь, и расположиться возле огня, не рискуя при первом же неосторожном движении свалиться вниз, как принц и эльф остановились, не сговариваясь — настолько оба они нуждались в отдыхе. Однако долгожданный привал оказался едва ли не утомительнее всего предшествующего дня. Вечер определенно не задался. Вот ведь и костер вспыхнул сразу же, и горная куропатка, которую Эннеари взял на стрелу, почти и не целясь, явила собой в зажаренном виде сытный и горячий ужин — для путников в горах дело ох не последнее! — зато разговор все не ладился и не ладился. Эннеари сидел, погрузившись в какие-то загадочные, но несомненно, тоскливые мысли и молчал, как пень, несмотря на все попытки Лерметта разговорить его. А Лерметт старался, что было сил, выспрашивая Эннеари об эльфийских обычаях в надежде, что уж на эту тему его дорожный спутник поговорить не откажется. Ничуть не бывало. Эннеари отмалчивался, а если и отвечал, то односложно и неохотно, уходя в себя едва ли не после каждой фразы. Лерметт, тем не менее, попыток не оставлял — по трем причинам. Во-первых, ему и в самом деле было страх как интересно. Во-вторых, послу неплохо бы знать побольше об обычаях тех, к кому он направляется — хотя бы уж затем, чтобы не оскорбить ненароком. А в-третьих, эльф, терзаемый неведомой тоской, представляет собой такое тяжкое зрелище, что на него глядючи, завыть впору. Выть Лерметт не собирался: в конце концов, и сам он не собака, и эльф не луна.
— Послушай, Эннеари, — предпринял он новую попытку.
Эльф поднял на него тяжелый до укоризны взгляд.
— Я давно тебя спросить хотел, — не отступался Лерметт.
— Спрашивай, — без всякого выражения произнес Эннеари и зябко повел плечами.
— Если только это не секрет, конечно, — на всякий случай оговорил Лерметт, — что это за штуковина такая? — И рука его взметнулась, указав на ожерелье, свисающее с шеи эльфа.
— Ах, это... — равнодушно протянул Эннеари. — Не секрет, конечно. Это ларе-и-т`аэ.
— «Найди-меня»? — удивленно перевел Лерметт.
— «Найди-себя», — поправил Эннеари. — Это... как бы тебе объяснить... рано или поздно на грани отрочества нас охватывает странное томление... почти зов. Как будто ты потерял часть себя и ее нужно найти. Вот и начинаешь ходить, искать, до всего руками дотрагиваться. Который предмет вернет тебе цельность, тот и есть искомый. Берешь его и носишь при себе неотлучно. У меня вот оказалась эта горсть камней.
— Интересно, что делать тем, кому цельность возвращает не горсть камней, а целая гора или, скажем, лес? — отважился пошутить Лерметт. — Гору с собой унести трудновато. А постоянно при себе таскать, пожалуй, и того трудней.
— Гору нельзя уносить, — не принял шутки Эннеари. — Гора принадлежит всем. Те, кому так не посчастливилось, обычно там и остаются.
Он замолчал и снова уставился на пламя. Ну что ты будешь делать! Ни спросом, и насмешкой его не проймешь.
Лерметт устало взглянул на Эннеари. Просторный лоб эльфа был мрачен, хотя ни одна хмурая морщина и не пересекала его. Выражение зеленых глаз, полуприкрытых утомленными веками, пониманию не поддавалось и вовсе. Общее впечатление складывалось крайне тягостное.
— О чем тоскуешь? — напрямик, без обиняков поинтересовался Лерметт — очень уж ему надоели экивоки и недомолвки. А мрачный эльф ему надоел и пуще того.
Эннеари снова поднял веки — медленно, почти против воли.
— О том, что я у тебя в долгу, — ровным голосом произнес он.
— В каком долгу? — не понял Лерметт.
— Ты ведь спас мне жизнь, — терпеливо пояснил Эннеари.
— Ну да, — Лерметт по-прежнему как есть ничего не понимал. — Так и что тебя гнетет?
— А то, — отозвался Эннеари, — что в долгу я у тебя. И долг это неоплатный. И пока я тоже не
