обошлось. Нет, ну кто его за язык тянул, спрашивается? И ведь не посольским узлом язык завязан, а стоило дернуть, он и разошелся. А если учесть, что Лерметт, между прочим, и сам посол... нет, доблестный и хитромудрый рыцарь Эйнелл его бы определенно не одобрил. И что это на него нашло? Ведь это посольство у Лерметта не первое на счету, никак уж не первое. И норов свой держать в узде он давным-давно научился. Пожалуй, даже раньше, чем из лука стрелять. Королям никак нельзя дурному нраву потворствовать, не то и до беды недолго. Лерметт уже и не упомнит, когда он в последний раз позволил себе вспылить. А этот невыносимый эльф ухитряется вывести его из себя с такой легкостью, будто это проще, чем травинку сорвать. Надо же было такое ляпнуть! Прах его побери совсем, это посольство! Нет, надо взять себя в руки, и притом немедленно. Если Лерметт и с одним-то эльфом удержаться от глупейшей запальчивости не может, что он станет делать, когда вокруг него окажутся одни сплошные эльфы? Хватит! Да, вот именно — хватит. Пора дать себе зарок быть впредь сдержаннее. И думать, прежде чем говорить.
Кажется, он уже размышлял об этом... и зарок давал. Или нет?
Лерметт искоса взглянул на Эннеари. Да, на сей раз все действительно обошлось. Потому что эльф не знает, что посольский узел — символ не только хитрости. Потому что Лерметт не рассказал ему всего. На самом деле посольский узел воплощает в себе не только хитрость Эйнелла, но и постыдное предательство владыки, посмевшего замыслить убийство посланника. Могущество хитроумия — и мерзость предательства. Все поговорки о посольском узле имеют не один смысл, а два — как завязанный поверх рукояти меча ремешок имеет два хвоста. А потому пускать в ход эти поговорки следует с осторожностью сугубой — как и сам узел. Ведь если собеседник потянет твое неосторожное высказывание не за тот хвост...
Лерметт обязательно расскажет Эннеари про этот, второй смысл. Иначе как бы эльф, решив щегольнуть настоящей человеческой поговоркой в обществе людей, не совершил поистине роковой ошибки. Да, непременно надо будет рассказать.
Непременно.
Но не сейчас.
Эннеари тоже молчал. Ему тоже было о чем призадуматься. Вот и опять человек отказался от предложенной им дружбы — да еще как резко, прямо-таки наотмашь! Как и прежде, Лерметт не зовет его Арьеном, а честит Эннеари — а уж о долге благодарности так и вовсе ничего слышать не хочет. Конечно, люди — создания возвышенные, и эльфы им никак уж не чета... но не слишком ли много этот человеческий принц о себе понимает, отказываясь даже от благодарности?
Разум Эннеари зацепился именно за это, последнее слово — благодарность. Он обдумывал его и так и этак — и внезапно эльфа будто жаркой волной обдало. Прав Лерметт, тысячу раз прав! И как же он сам не подумал прежде, чем ляпнуть такое? Ведь для того, чтобы кому-то спасти жизнь, этой жизни должно что-то угрожать. Какая-то опасность. Это что же получается — он, Эннеари, желает своему спасителю попасть в беду? И все для того, чтобы расплатиться и больше не чувствовать себя ничем ему обязанным? Хороша благодарность, нечего сказать! Ведь именно против благодарности Эннеари и погрешил, высказав подобное хотение. Именно от нее он и возжелал себя избавить, пусть ему даже спервоначалу так и не показалось. Спасти своего спасителя — и не чувствовать больше того, что сердце велит. Мерзость какая, Эннеари — да тебе ли это в голову пришло? А ведь пришло же. Так вот почему подобный долг именуется неоплатным! Если в тебе есть хоть искра благодарности, подобные долги оплачивать попросту нельзя. И если тебе и впрямь придется избавить своего избавителя от беды, это может быть только сердечным порывом — но ни в коем случае
А еще он погрешил против права каждого разумного существа на собственную жизнь. Неужели благородство должно вознаграждаться настырным неотвязным приставучим спутником, от которого, хоть тресни, а никуда не денешься? Кто его знает, как там оно у людей принято, а у эльфов навязчивость никогда не была в чести — однако именно этого он и пожелал, вознамерившись сделаться вечным стражем Лерметта. Какая там дружба, какая благодарность, если он вздумал надеть на своего спасителя хомут из собственной персоны!
— Лерметт, — тихонько окликнул принца Эннеари.
Принц повернул к нему усталое сердитое лицо.
— Прости, — смущенно выговорил Эннеари, — я ведь и в самом деле глупость сказал... и вдобавок гадкую.
Лицо Лерметта мгновенно прояснилось.
— Забудь, — коротко посоветовал он, примирительно улыбнулся и подбросил в костер новую порцию хвороста.
Потом, после этой дурацкой беседы, они какое-то время просидели молча, уплетая жареную куропатку, а затем снова мало-помалу разговорились. Этот, второй разговор оказался вполне мирным и даже веселым — но осадок от первого все же остался. Нет, что ни говори, а вечер определенно не задался. И откуда только у эльфов в голове такая дурь заводится? Или она заводится не у всех эльфов, а только у Эннеари? Надо же было до такого додуматься! Давно уже прогорел костер, давно сон сморил Эннеари, и луна успела забраться высоко на небосклон — а Лерметт все еще сердито ворочался с боку на бок, не в силах уснуть. Зыбкая дремота то и дело прикасалась к нему осторожными лапками — и вновь пугливо отпрядывала. Уснул Лерметт почти с рассветом.
Проснулся он, само собой, довольно поздно. Костер весело потрескивал, разбрызгивая легкие искры. Надо понимать, эльф проснулся первым. Он и вообще вскакивает ни свет ни заря. И как только можно тратить на сон сущую малость и оставаться бодрым и свежим? Или эльфам и вообще не нужно спать? Интересная мысль. А зачем они тогда и вообще спят — чтобы на сны полюбоваться? Что ж... на то похоже.
Одним словом, если вечер не задался, то утро начиналось и вовсе неприятно.
Эннеари успел не только разжечь костер. Он уже натопил снега и наполнил водой обе фляги — и свою, и Лерметта. Дело, конечно, нужное, кто же спорит, да и время терять жалко — и все же Лерметта слегка покоробило. Не привык он, чтобы с его вещами вот так вот бесцеремонно хозяйничали, даже не спросясь.
— Ты всегда берешь, что плохо лежит, без спроса? — осведомился Лерметт, приподымаясь на локте. Уверенные ухватки эльфа так поразили его, что сказать «доброе утро» он просто позабыл — да и потом не вспомнил. Его в эту минуту заботило лишь одно: высказать свой упрек как можно более шутливо — чтобы он не походил на упрек. А ведь шутить спросонок — дело нелегкое. Особенно если не выспался по вине своего собеседника, и раздражение нет-нет, а дает себя знать.
— Конечно, — удивленно ответил Эннеари. — Это плохо, когда вещь лежит плохо. Она должна не плохо лежать, а хорошо работать.
Весь его тон, да и не только тон — даже поворот плеч, даже посадка головы — отчетливо и явственно выражали собой вопрос: «А разве может быть иначе?»
— Ты бы мог меня спросить, — заметил Лерметт.
— Ты ведь спал, — пожал плечами эльф. — Зачем тебя будить ради такой ерунды?
— Ну, так дождался бы, пока я проснусь, — зевнул принц.
— А зачем? — совсем уже изумленно промолвил Эннеари.
Лерметт прикусил губу. Нет, утро определенно не складывалось.
— Так... — задумчиво произнес он, выбираясь из-под плаща, которым укрывался от ночной прохлады. — Похоже, я опять ляпнул что-то не то.
Собственная ошибка бесила его — в немалой степени еще и оттого, что оставалась покуда непонятной.
— Наверное, — ответил Эннеари, устремив на него серьезный взгляд своих невероятно зеленых глаз. — Только я не знаю, что именно.
— Разберемся, — пообещал Лерметт, аккуратно сворачивая плащ. — Обязательно. Это так глупо, что разобраться просто необходимо. Чует мое сердце, что нельзя не выяснить.
Выяснение, жаркое и сбивчивое, продолжалось не менее получаса. А могло затянуться и дольше — так всегда бывает, когда внезапное несходство обычаев... и тоже нет — не обычаев, а чего-то более изначального, определяющего... да ну их совсем, эти обычаи! Всякому ведь известно, что руками работают,
