велико для среднего пальца, и Лерметт носил его на большом, подвязывая шелковой ниточкой для верности, потому что оно все равно то и дело норовило свалиться с руки. Теперь Лерметт мог с полным правом поехать на Ланнский турнир — равно как и на любой другой — как и подобает настоящему взаправдашнему взрослому рыцарю: не в корзине с капустой и не в мешке из-под муки, а верхом на собственном боевом коне. Но, странное дело, ему отчего-то уже не хотелось тащиться за тридевять земель, чтобы послушать, как лязгают чужие доспехи...
...Лерметт едва сумел вынырнуть из глубины непрошенных воспоминаний и только тут заметил, что не он один молчит. Арьен глядел на него серьезно и безмолвно. А что означал пугающе неподвижный взгляд Ренгана, Лерметт не смог бы угадать при самом большом желании.
— Ну что ж, — раздумчиво произнес эльфийский король за миг до того, как общее молчание сделалось окончательно тягостным, и опустил голову. — Если Его Высочество господин полномочный посол не откажет в любезности...
Лерметт даже мимолетно не успел удивиться, хотя слова короля звучали по меньшей мере странно. С чего бы это вдруг он таким языком заговорил? Хотя... мало ли какая блажь может в голову вскочить ни с того ни с сего! Пусть бы даже и эльфу — а так ли уж сильно они от людей отличаются?
— ...И если он согласится принести клятву в том, что не питает ни зла, ни обиды, — Ренган говорил монотонно, словно по заученному; он даже глаз не подымал, будто на коленях у него лежал незримый огрызок пергамента с наспех накарябанным текстом, с которым король на всякий случай время от времени сверялся. — Равно как и в том, что наш народ не вызывает у него неприязни...
— Конечно, — улыбнулся Лерметт.
— Нет!!! — вскричал Арьен одновременно с ним.
— Почему? — удивился Лерметт. От Эннеари он подобного подвоха не ожидал. Что отец его не намерен пускать непрошенного гостя в свои владения, Лерметт понял мгновенно и выходкам его не дивился. Но теперь, когда его эльфийское величество сдается, Эннеари почему-то взялся протестовать — да еще так ожесточенно!
— Потому! — рявкнул Арьен. — Ты хоть узнай сначала, на что соглашаешься, а уж потом кивай. Или ты, как младенец, всякую дрянь в рот тащишь, не спросясь?
Лерметт остолбенел. До сих пор он Эннеари видал во всяких видах — и рассерженным, и негодующим, и гневным, и яростным. А вот теперь Арьен самым простецким образом освирепел. Конечно, свирепый эльф — зрелище не только поучительное, но и на свой лад забавное, и любуясь им вчуже, со стороны, Лерметт бы не преминул тайком улыбнуться. Но сейчас при виде того, как Арьен катает тяжелые желваки по каменно-белому лицу, у Лерметта враз пропала охота улыбаться.
— В чем дело? — тихо спросил он.
— В чем? — Арьен медленно, со злостью выдохнул. — Как бы тебе так объяснить, чтобы ты действительно понял... — Он говорил нарочито отчетливо и резко, будто не слова, а гвозди изо рта выплевывал по одному за миг до того, как ударить по ним молотком. — Разве вот... говорят, у вас, у людей, есть одно такое мерзкое обыкновение — пытка называется.
И снова кровь бросилась Лерметту в лицо, только на сей раз уже не от смущения. Он даже приотвернулся, чтобы скрыть вспышку гнева, с которой не сумел совладать. Такого он от Арьена тем более не ожидал. Вот так, внезапно, прямо под дых... Да еще так несправедливо! Конечно, Арьену неоткуда и знать... но вот уж кого-кого, а потомка Илента, Клейменого Короля, в приверженности к подобному обыкновению упрекнуть нельзя.
— А ты от меня лицо не отворачивай! — Еще несколько слов-гвоздей, зло блестя новехонькими шляпками, легли под неумолимый молоток. — Нечего тебе со стыда глаза прятать. Да и стыдиться нечего. Мы вас ничем не лучше — слышишь, ничем! У нас, у эльфов, знаешь ли, есть точно такое же мерзкое обыкновение. Именно его тебе сейчас и предложили.
Лерметт аж задохнулся от изумления.
— Этой клятве от роду лет триста с лишним, — продолжал взбешенный Эннеари. — И за все это время ее не сумел произнести никто. Ни одна живая душа. Эта клятва на то и придумана была, чтобы людей в Долину не допустить!
— Не людей, — уточнил король, по-прежнему не подымая взгляда, — а человека. — Голос Ренгана был таким усталым, словно эльфийский король за всю свою долгую, долгую жизнь не изведал ни мгновения отдыха и покоя, и совершенно бесцветным — и об эту бесцветность, об эту воплощенную пустоту, будто о стену, разбилось и возмущенное удивление Лерметта, и неистовое негодование Эннеари.
— Да что с этой клятвой такое... неладное? — негромко спросил Лерметт не то у Арьена, не то у короля.
— Все. — Арьен обессиленно опустился на широкий плоский камень. — Думаешь, произнес несколько слов, и на том делу конец? Если бы. Чтоб ты знал, это неземное удовольствие длится не один час подряд — пол-дня, не меньше — так что слов не просто несколько, а куда как много.
— Не думаю, что у меня от нескольких часов непрерывного говорения голос сядет, — попытался неловко отшутиться Лерметт: видеть совершенно больные, измученные глаза Арьена было превыше сил.
— Да кого заботит твой голос! — махнул рукой Арьен. — Хоть бы он и совсем пропал. Тем более, что из всех слов произносить вслух нужно только некоторые, в самом начале. Но я ведь эту клятву с пыткой не просто так сравнил. Пытка и есть. И вдобавок чудовищно унизительная.
— Ну, если дело в этом, так нам, послам, к унижениям не привыкать. — Лерметт все еще пытался шутить, несмотря на бьющую в глаза очевидность.
— Да ты просто не понимаешь, о чем говоришь! — вновь вспыхнул Арьен. — Так тебя ни одно живое существо унизить не сумеет. Для этого надо сперва догадаться, что придется горше всего именно тебе. Люди, они ведь, как и эльфы, разные попадаются — что одного насмерть ранит, другого и краем не заденет. А клятве догадываться нужды нет. Ты и сам за нее все сделаешь. Все вспомнишь и все поймешь.
Лерметт поневоле передернулся.
— Понял теперь? — зло осведомился Эннеари. — Тебе ведь предлагают не просто самому род казни для себя выбрать, а еще и собственные руки к исполнению приложить! Все очень благопристойно, ты не думай: сначала становишься на колени и произносишь заклятие... это ничего, что ты его не знаешь, тебе подскажут. Потом идет собственно клятва. «Да погибну я злой смертью, если питаю к кому-либо из народа Долины вражду или неприязнь, злоумышляю или желаю недоброго». — Клятву Арьен процитировал с невероятно издевательской растяжкой в голосе. — А потом приходит боль. И унижение. Не какие-нибудь, а лично твои, собственные, для тебя одного сотворенные. Потому что сам ты их и сотворяешь. Самые нестерпимые. И все это время ты стоишь, как стоял, протираешь штаны на коленях и испытываешь добрые чувства к народу Долины. Пока можешь. Я не знаю, как долго можно удержаться и не вызвериться в ответ на такое издевательство, по мне, так и получаса никто не стерпит. Уж если не всему народу Долины, так виновнику этих страданий точно пожелает... чего-нибудь вполне достойного. А этого достаточно. Насчет «умереть злой смертью» — никаких преувеличений.
Лерметт потрясенно молчал. Да и какие слова тут можно найти?
— Да будь ты даже ходячим сосудом всех добродетелей, тебе этой клятвы не перенести! — Эннеари с размаху ударил себя ладонью по колену, словно печать ставил на приговоре. — А хоть бы даже и перенести — не бывать этому! Не дозволю. Разве что вместе со мной.
— Арьен, — посеревшими губами вымолвил король, — ты с ума сошел...
— Я? Нет. — Издевка перекривила рот Арьена в нечто совсем уже немыслимое. — Разве это не обязанность хозяина — отведать, что за кушанье он предлагает гостю? Обычай такой. А если обычай велит — кто мне вправе запретить? Или для эльфов это блюдо иное на вкус?
— Такое же... — еле слышно ответил король.
— А тогда вместе его и есть будем! — выдохнул Арьен. — Из одной миски. Потому что самим хлеб есть, а гостю помои предлагать — это...
— Арьен! — негромко, но властно окликнул его Лерметт. Меньше всего на свете он хотел бы делать то, что ему предстоит сейчас сделать и говорить то, что придется сказать. Но он обязан перебить Арьена.
