— Как раз как посол, — тяжело дыша, бросил он, — я проявил сказочную сдержанность и бесконечное терпение. По-настоящему, мне бы ему за такие слова полагалось глотку перерезать. Тут же, на месте, даже без поединка.
Лерметт нехотя кивнул. Териан, возможно, и не знал — даже почти наверняка не знал — но эльфы мало какую способность почитали так, как способность давать жизнь, и оскорбивший ее, будь то нарочно или неумышленно, не мог рассчитывать на пощаду. Случись этот разговор в любом другом месте да не будь Арьен послом, и лежать бы сейчас Териану, обливаясь кровью. И не надо обольщаться обычной эльфийской веселостью и мягкостью в обращении — при малейшем намеке на оскорбление эльфы вспыхивают легко, как сухой хворост... за что ему и самому довелось поплатиться прошлым летом — а ведь повод был куда как меньше. Всего-навсего обида. Одно счастье, что эльфы все же отходчивы, и случайную обиду забывают быстро и прощают без остатка. Впрочем, на сей раз ни на что подобное надеяться не приходилось: то, что сказал Териан, с точки зрения любого эльфа непростительно. Пока длится совет, Арьен, пожалуй, удержит себя в руках — но потом Териану лучше уехать сразу же. Сказанного им никто из эльфов не простит и не забудет. Всякие на свете бывают слова — есть и непрощаемые. Эннеари был оскорблен страшно, кроваво — и поняли это все. Легче легкого для любого из людей принять к сердцу его ответную дерзость — случись так, Лерметт бы не удивился. Но на свой счет его слова не принял никто — может, оттого, что сила нанесенного эльфу оскорбления заставила забыть о его собственной ответной резкости: не каждый понял, чем именно он задет, но насколько глубоко, ощутили все. А может, просто никто не посчитал себя существом одной с Терианом породы.
— Отчего так? — осведомился Эвелль. — Нет, Териан, конечно, хам и мерзавец, но...
Эннеари опустил голову.
— Вы не понимаете, — глухо произнес он. — Вы все просто не понимаете... вам в обмен на короткую жизнь даровано такое чудо — а вы не понимаете. — Он помолчал немного. — У нас и правда редко дети рождаются. Иначе и быть не может. Мы слишком долго живем. Сами подумайте — если бы мы рождались на свет так же часто, как люди...
Кто-то негромко присвистнул.
— ... то земля была бы сплошь покрыта эльфами, — подхватил Легарет Кривой Румпель.
— В три слоя, — кивнул Эннеари. — Для нас двое, самое большее, трое детей за всю жизнь — это предел. Поэтому мы помним, а вы забыли.
— О чем? — тихо, почти робко спросил Орьве.
— Никому не позволено обижать женщину, — убежденно произнес Эннеари. — Какой бы она ни была. То, что женщины могут давать жизнь, это чудо. Мы это очень даже хорошо понимаем... а вы нет.
— Если что во всякий день случается, немудрено и позабыть, что это и есть чудо, — вздохнул Румпель — вид у него, между прочим, был самый что ни на есть мечтательный.
— И все равно, — яростно выдохнул Арьен, — я не могу понять, как вы можете так обращаться с женщинами!
— Вашими? — тревожно осведомился Герцог, с первого же дня повадившийся ухлестывать за эльфийками что есть духу.
— И вашими тоже! — отрезал Эннеари. — Любыми!
— Послушай, — всерьез заинтересовался Патря, — так у вас, получается, в семье женщины верховодят?
— Это как? — непритворно растерялся Эннеари.
— Ну... не мужчина же у вас глава семьи, раз вы так на это дело смотрите, — попытался прийти на помощь Патре Кривой Румпель.
— Это... как? — еще больше растерялся Эннеари.
Лерметт с трудом подавил нервный смешок. Злополучные слова Арьена были прочно забыты, а разговор начинал приобретать определенно безумный оттенок. Объяснить эльфу, что такое глава семьи, лично он бы нипочем не взялся. А объяснить эльфу, зачем семье требуется кто-то главный, задача тем более непосильная.
— Арьен, ланнеан, — подал голос доселе молчавший Илмерран, — уж столько-то тебе бы следовало знать.
Эннеари виновато потупился.
— Это упущение следует исправить. Я непременно прочту тебе лекцию о брачных обычаях людей, — хладнокровно сообщил Илмерран и милостиво добавил, — но не теперь. После.
Лерметт так и замер. Если учесть, что Эттрейгу ко дню рождения Илмерран преподнес сочиненный им трактат аж в ширину ладони толщиной... да, гномы народ обстоятельный, и полтора, а то и два дня беспрерывного слушания Арьену обеспечены — хорошо еще, что не теперь, а как выразился Илмерран, после.
— Это будет очень познавательно, — заключил Илмерран.
— Хотя навряд ли понравится, — невинно вставил Лерметт под всеобщий хохот.
Недавняя ссора изгладилась из мыслей если и не полностью, то, во всяком случае, никого больше не занимала. Замечание гнома насчет брачных обычаев придало беседе совсем другое направление. Выспрашивать у эльфов, как они сватаются и женятся, было куда интереснее, чем вспоминать обмен оскорблениями. Праздник мало-помалу вошел в прежнюю колею. И лишь одно продолжало беспокоить Лерметта — ему казалось, что во время всеобщей суматохи из зала вышел не только Териан, но и кто-то еще... вот только Лерметт никак не мог понять, кто именно.
В положении чужака есть свои преимущества. Например, можно вытворять что угодно, если только местный закон за подобные выходки не карает. Можно — и никто не задумается, а зачем ты это делаешь. Даже если что-то и покажется странным, твой поступок спишут на твои загадочные обычаи... хорошо все- таки, когда никто вокруг не знает, а в чем, собственно, заключаются эти пресловутые обычаи. Свои-то, разумеется, знают — но своим и в голову не придет, что именно эти самые обычаи ты и нарушаешь. Чужие не понимают непонятного — а свои не видят очевидного. Никому из тех эльфов, что остались в пиршественной зале, и в дурном сне не приснится, ради чего Джеланн ее покинула. В худшем случае сочтут, что она — наивная дурочка. Что она ничего не понимает... и уж тем более ничего не понимает в людях... было бы что понимать! О да, люди — создания возвышенные и утонченные... но даже возвышенность и утонченность бывает мерзкой. Обычно эльфы рано или поздно доходят до этой мысли так или иначе — взять хотя бы Арьена. Разница в том, что он, бедолага, только после своих прошлогодних приключений на Хохочущем Перевале понял, что чудо, именуемое человеком, может иной раз оказаться очень гадким чудом, а Джеланн узнала об этом гораздо раньше — и без вреда для собственной шкуры. Что поделать, кому-то настоятельно необходим жизненный опыт, а кому-то и ума достаточно.
Так что Джеланн нимало не сомневалась: Териан — это гадкое чудо. Мразь, помешанная на собственной красоте. Но даже будь у Джеланн хоть тень сомнения, эта тень развеялась бы бесповоротно — если и не во время пира, то уж сейчас-то наверняка. Будь она человеком, ей бы сейчас в самую пору посетить лекаря. Все-таки люди хрупки, даже и самые сильные из них... странно даже, как далеко может простираться самообольщение — Териан ведь и не догадывается, как он хрупок, как уязвим... как смешон в своей уязвимости... а Джеланн ему нипочем не скажет. Пусть уж это утешенное ею гадкое чудо млеет от собственной неотразимости.
Праздник закончился только под утро — впрочем, ничего другого Эттрейг и не ждал. Течение любого празднества, все равно что течение реки, имеет свои пороги и перекаты, свои плесы и отмели. Сначала — легкая натянутость ожидания. Потом обмен официальными любезностями. Потом, когда все свыклись друг с другом и с мыслью о том, что они собрались сюда праздновать, набирает силу собственно торжество — а веселье зарождается уже внутри него, подспудно, исподволь. Потом внезапно оказывается, что веселье уже отполыхало, половина приглашенных уже упилась или незаметно убралась восвояси, и начинается самая тихая и глубинная пора праздника — та, что для самых близких, для неслучайных. И лишь потом река торжества плавно впадает, словно в море, в предутреннюю тишь, и волны дружеского доверия затихают во встречном плеске покоя. Он совсем особенный, этот покой после шумного празднества — глубокий, мудрый, он и в самом деле похож на море: бескрайний, исполненный вечного движения, он так и
