Яромир не слишком рвался проверять это на деле.
Но как ни тревожили Серого Волка людские жилища, от лесов он держался еще дальше. Сегодня – шестнадцатое листопада. Завтра – Ерофей-мученик. Лешие злы неумеренно, лютуют страшно – последний денек у них остался вольготный перед мертвым зимним сном. Правда, в этих краях царит добрый дед Лесовик, но злопамятный Пущевик при нужде и здесь может дотянуться – у него всюду подручные, всюду глаза и уши. Жалел Яромир, что не довел дело до конца, не дожарил в печи Ягу Ягишну, да только что уж теперь поделаешь…
Однако в тихую березовую рощу оборотень вступил со вздохом облегчения – уж здесь-то его ни один леший тронуть не осмелится. Тонкие белые стволы словно пели тихую хрустальную песню – такое умиротворение разливалось вокруг. Листва на ветках сильно поредела, и нагие деревянные красавицы стыдливо прикрывались жалкими остатками былой роскоши. Большая часть их золоченых нарядов шуршала под лапами Серого Волка.
Неспешно минуя большую поляну, Яромир услышал стук и гром – то сражались могучие лоси. Громадные рога, так похожие на сохи пахарей, сталкивались с оглушительным треском, вновь расцеплялись… и вновь сталкивались. Лесные великаны до того увлеклись битвой, что даже не заметили огромного волка, прошедшего под самым носом. Их занимало совсем иное – тоненькая безрогая фигурка, виднеющаяся в прогалах меж деревьями. Красавица-лосиха, терпеливо ждущая победителя – он станет ее мужем, отцом будущих лосят, безраздельным хозяином сих владений.
– Слезай, Иван, приехали, – мотнул шеей Яромир.
– А куда… – начал княжич, оглядываясь по сторонам, но тут же запнулся.
– Ага, вот именно, – широко зевнул Серый Волк, совершенно по-собачьи принимаясь чесать за ухом. – Именно туда.
В конце поляны, где деревья сходились сплошным частоколом, притулилась крохотная избушка. Старая-престарая, ветхая-преветхая… и на двух высоких столбах-корягах. Точь-в-точь как та, в которой Иван с Яромиром тремя седмицами ранее Ягу Ягишну поджарили…
– Баба-яга?! – ахнул Иван.
– Аюшки?.. – с готовностью распахнулась дверь.
Старушка, выглянувшая наружу, радушно улыбалась. Правда, улыбку слегка портил кривой клык, торчащий из-под нижней губы. Но во всем остальном – бабка как бабка. Росту махонького, личико морщинистое, хитренькое, седые власа аккуратно уложены, на голове платочек повязан, на плечи яга собачья наброшена, в руке помело.
– Поздорову ль, Овдотья Кузьминишна? – ухмыльнулся Яромир, поднимаясь на ноги после превращения. – Все ли ладно, все ли хорошо?
– Охти, батюшки-светы, да кто ж ко мне в гости-то пожаловал! – хлопнула в ладоши баба-яга. – Яромир свет Волхович, яхонтовый мой! То-то чую – духом волчачьим повеяло! А кто ж с тобой-то, касатик? Ишь, молодец-то какой ладный, красавчик писаный!
– Иван, князя Берендея сын! – невольно подбоченился княжич. – Меньшой!
– Да уж вижу, вижу, что не простого роду-племени! – цыкнула зубом Овдотья Кузьминишна, оценивающе глядя на богатое иваново платье. – Зачем пожаловали, котики мои? Дело пытаете, аль от дела лытаете?
– Первое, бабуль, первое, – развел руками оборотень. – За помощью явились…
– Опять за помощью… – покачала головой баба-яга. – Что ж ты, касатик, просто так и не заглянешь, и не навестишь никогда… Совсем позабыл бабушку… И братцы твои все в делах, все в заботе – старшой день-деньской при князе неотлучно, меньшой вовсе по чужбинам где-то летает… Я ж вам не чужая все ж, родная кровь!.. Матушку-покойницу не позабыли еще, а?..
– Помним, бабуля, помним… – вздохнул Яромир.
– Смотрите ж мне, образины мохнатые, не забывайте племяшку мою! – строго погрозила ему пальцем старуха. – Эхе-хе, и надо ж было дуре-девке с этим Волхом спутаться – сама себя загубила… Ну да ладно, что прошло, то прошло, да быльем поросло… Не перекусить ли с дороги, с устатку?..
– Перекусить! – тут же вылез вперед Иван. – А что на обед, бабушка?
– Да всего вдосталь, касатик! – ухмыльнулась баба-яга.
В избе Овдотьи Кузьминишны оказалось куда чище и приглядней, чем у Яги Ягишны. В углу у входа мирно стоит железная ступа с пестом, вдоль стен развешаны душистые травки, печь пышет жаром, на слюдяных оконцах шелковые занавески, на конике кот черный полеживает, песенку поет кошачью.
Стол бабка густо уставила кушаньями – словно чуяла старая, что гости сегодня пожалуют. Пироги со всякими начинками, кулебяки, коврижки, курники, вареники, сочники, гречаники, ватрушки, галушки, пампушки – на всякий вкус печево найдется. Иван сразу ухватил особо сочный расстегай с рыбой, но тут же схлопотал по руке ложкой.
– Каждому овощу свое время, касатик! – строго погрозила ему пальцем Овдотья Кузьминишна, возвращая расстегай на блюдо. – Сперва жиденькое похлебай, потом уж к тверденькому переходи. Аль дома не приучили?
На первое старуха подала горячие щи из квашеной капусты – с луком, укропом, чесноком, хреном, редькой, салом, сметаной. На второе – сальник из бараньей печени с гречневой кашей. На третье – медовый сбитень с гвоздикой и корицей.
– Вот бярозавику еще выпейте, котики мои… – приговаривала баба-яга, потчуя дорогих гостей. – Хороший квасок, березовый, сама делала, сама настаивала…
– Вахухы уа-а, баарха!.. – пробубнил с набитым ртом Иван, роняя на стол хлебные крошки и комочки творога.
– Прожуй сперва, негоже с набитым ртом речь вести! – сварливо цыкнула на него Овдотья Кузьминишна.
– Ургу-бу-угу! – согласно кивнул Иван, давясь ватрушкой.
