Широкий читатель меня не поймет. Он, широкий читатель, не в обиду ему будь сказано, к другому привык. Ведь герои фэнтези – неважно, с юморком или без – обычно как себя ведут по отношению к слабому полу? Вот-вот, в лишних словах нет нужды, все сразу вспомнили. Герои фэнтези женщин любят во всех смыслах безудержно. Именно так эту фразу и надо прописать, без знаков препинания, чтобы уж действительно «во всех смыслах» получалось.
Любой из них на моем месте уже обзавелся бы гаремом, или иным каким способом прославился бы на всех морях, как великий символ мужескости, оправдывая свои исключительно аморальные действия рекомендациями Черномора.
Причем, хотя герои хором заверяют, что рассказывают о себе правду и ничего кроме, навряд ли широкий читатель так уж верит в их донжуанское бахвальство. Просто это уже стало обязательным условием жанра. Ну это как в голливудских фильмах – никого не удивляет, что полицейские автомобили – самые легковоспламеняемые автомобили в мире.
И даже затешись среди оравы похотливых болтунов высоконравственный герой, заточение на острове не помешало бы ему влюбиться искренне и на всю жизнь. И любовь дала бы ему силы вырваться из магического плена, свергнуть царство тьмы и совершить прочие подвиги, необходимые для того, чтобы со спокойной душой подойти к избраннице и наконец-то услышать вожделенное «да».
А я? Имея все мотивы к активной охоте на девушек, включая ту же рекомендацию Черномора, более чем за полгода так и не шевельнулся в заданном направлении. А ведь в человеческой жизни никогда не упускал случая завести приятное знакомство. И кто после этого поверит, что я не мог даже вообразить, чтобы на острове поселилась девушка? Никто не поверит.
Я и сам себе верю с трудом…
Однако же вот – ни искать не надо, ни Черномора ждать, взбудораженный купец сам предлагает доставить дочку, а я не только не рад, но даже хмурюсь, размышляя над тем, как странно сплелись в душе Семена Гривны отцовская любовь и деловой азарт.
Ради бизнеса православный русич готов отправить дочь на колдовской остров и оставить ее в компании четырех незнакомых мужчин! Каково?
Правда, ему самому эти мужчины более-менее знакомы, и он помнит, что из них один – чудовище, другой – кот, третий – набожный ремесленник и только четвертый, немецкий рыцарь, мог бы вызвать опасения, если бы не трое других.
А с другой стороны – купец ведь только ради дочери и старается, это очевидно. Да, он любит бизнес, любит адреналин, любит приключения тела и ума, но он бы не любил это все, если бы не любил дочь.
По крайней мере, так мне показалось, когда Семен Гривна, заручившись моим согласием, схватился за кольцо.
– Сейчас приведу, то есть пришлю, она тут недалече, в кладовой прячется.
– От кого? – спросил я, но купец уже исчез.
Мы расселись по лавкам и в полном молчании стали ждать. Только мне не сиделось.
– Перепугается же девка, – пробормотал я и потянул из-за пояса шапку-невидимку. С некоторых пор, кроме магических цацек, я для удобства стал носить широкий пояс – затыкал за него свой ушастый малахай, иногда еще топорик, подвешивал флягу с водой.
– Да Семен, поди, предупредил дочку, – возразил Баюн. – Оставайся как есть.
Я осмотрел себя и вздохнул:
– Как есть нельзя. Надо чем-то обмотаться, – действительно, прежде, в сугубо мужском обществе, проблем не возникало, но теперь… – Платон, есть у нас под рукой хоть холстина какая-то?
Новгородец почесал затылок, но тут подал голос Рудя, который ни с того ни с сего взялся расчесывать волосы моим гребешком:
– Попроси у сундука. Или лучше вместе пойдем, я давно собирался одеться поприличнее.
Ну насчет «давно» он загнул. Кишащее насекомыми рванье, в котором он прибыл из готтенбургской темницы, мы, разумеется, сразу спалили в печи, а взамен выдали простые штаны и рубаху – оба сундука, я говорил, производили только славянские модели. Одежда простая, удобная, и все еще чистая, ибо с тех пор еще и суток не прошло…
– Пойдем, – сказал я, невольно оглядываясь на пока что пустую середину горницы.
– Надо бы самобранку принесть, поди уж просохла, – встал и Платон.
– Идите, идите, – усмехнулся чему-то Баюн. – Если что, сам встречу.
Многие говорят: «имидж, имидж»… Ерунда это все. Имидж – всего лишь игрушка, которой тешится инфантильное сознание пленника европейской цивилизации. Изменить нутряную сущность свою можно, только изменив обстоятельства.
Я вот давеча рассуждал, что такое во мне переменилось. Да, механизма раскрыть не смогу – не психолог. Но в общих чертах понятно: невозможно оставаться прежним человеком, когда ты весишь не свои шестьдесят пять кэгэ, а полтора центнера с гаком. Когда у тебя нет никакой возможности отключить мозги, упав после работы в компьютерную игру или слушая попсу в «микрушке». Когда наконец приходится вести себя как чудовищу, запугивая случайных гостей острова, а по вечерам, слушая песни Баюна, нечувствительно когтить блох в собственной шку…
Тьфу, блин, проговорился! А ведь не хотел писать. Оно, конечно, что естественно, то не безобразно, но…
Нет, а что вы хотели при такой-то шерстистости? Я единственно, чего не пойму, на ком эти блохи до меня паразитировали? На сусликах? Водятся тут на острове кое-какие грызуны, так наверное… Вот и в баню хожу регулярно, и купаюсь каждый день, а все равно под вечер нет-нет, да и запрыгнет какая-нибудь. Кот из этого проблемы не делает, прицелится, клацнет зубами и все, а мне до сих пор совестно, когда поймаю себя на том, что задумчиво чухаюсь… Так, стоп, мимо темы меня понесло. Если соберусь кому-нибудь показывать свои записи – надо не забыть вымарать это место.
Я к чему про имидж сказал? К тому, что чувствовал себя глупее некуда, когда мы с Рудей, подняв сундук наверх, стали сосредоточенно крутиться перед зеркалом. Ну эту маразматическую сцену я описывать не стану. Краткость – «эс», точка, «тэ», точка. Факт тот, что в горницу спустились два первостатейных франта, один в моднявом боярском кафтанчике, а второй, повыше и попредставительней, – в пурпурной мантии на плечах, с неровным обрывком другой, обмотанным вокруг чресел, с поясом, затянутым по-армейски, чтоб глаза навыкат, будто перед ними постоянно видение генерала маячит. На отвороте рудиного кафтана блестели нити жемчуга, на мне – наскоро начищенные амулеты и браслет. Рудя цокает подковками на лаковых сапожках, я – когтями. От мантии одна польза – хвост все время к полу пригнетен и не норовит подскочить, неприлично задрав набедренную повязку.
В горнице подле печи сидела русоволосая девушка в зеленом сарафане с золотой каймой, с узелком у ног. Опухшие от слез глаза глядели на нас без ужаса, с неподдельным интересом.
У порога замер Платон, тоже причесавшийся, в свежей рубахе, подпоясавшийся плетеным ремешком. Под мышкой у него был зажат мой гребешок, а через левую руку перекинута свернутая самобранка.
– …вот и сами они, Чудо-юдо с Рудольфом Отто Цвейхорном, – слышался голос кота.
Девушка поклонилась нам:
– Гой еси, добры молодцы, и вам здоровья крепкого и благодарность от батюшки моего сердечная…
Вот тут у меня и без пояса глаза на лоб полезли. Дело даже не в том, что Баюн сидел около купеческой дочери, совершенно спокойно относясь к машинальному поглаживанию по голове. На шее у кота был бант!
Мне много не надо. Я не буду спрашивать, где он его достал. Только одно скажите – как он его сам себе повязать умудрился?!
ГЛАВА 3
У кого-нибудь расчет под рукой,
Этот кто-нибудь плывет на покой.
Ну а прочие – в чем мать родила -
Не на отдых, а опять – на дела.
– Der Teufel soil das buserieren! Katzendreck! Sehweinbande![17]
