рассказала, Фрося?
Светлоокий Фрейр! Что же там сейчас происходите на веранде?
— Что, тетя?
— Ты меня не слушаешь? Я говорю…
Это правда, я ничего не слышала. На душе стала как-то неспокойно, тревожно. И подозрительный звон в ушах — короткий, всего секунду. Я подошла к окну. Мне показалось — или над крышей соседнего дома действительно расступились небеса? Или они расступились над нашим домом? Как-то подозрительно…
— Как я могла что-нибудь рассказать, тетя, если сама ничего не знаю? — удивилась я. — Пойду спрошу, что он имел в виду…
На цыпочках подкравшись в дверям веранды, я услышала… дядин храп.
— А где Энтони?!
— Ой, Фрося! Что ты так кричишь? Я же не глухой. Хм, посмотри-ка, что сегодня пишут… Хм-м, хр- р…
— Дядя!
— Да!
— Дядя, где Энтони? Он хотел с вами поговорить!
— Ну да. Мы поговорили. О погоде. Потом он попрощался и ушел. Очень приятный, вежливый юноша, да…
Отлично!
Я тоже попрощалась. Села в машину и задумалась. В какие края удрал мой принц — ума не приложу. Я завела машину и поехала куда глаза глядят.
Глаза глядели на окраину города. Почему-то я остановилась перед старым трехэтажным домом с плоской крышей и вышла из машины. И неожиданно воспарила в воздухе, повиснув над землей метрах в пятнадцати.
— Эй! Поставь меня немедленно!! Что за шутки?! Еще уронишь! Я тебе не святая дева, чтоб парить в небесах на фоне заката!
Солнце действительно клонилось к западу, и немножко поболтаться в легких дуновениях ветерка и в золотых лучах — ласковых, а не палящих, как целый день, — было очень даже приятно. Однако я не позволю такого вольного с собой обращения!
Не пошевелив и пальцем, Энтони мягко опустил меня на крышу, в двух шагах от себя.
— Тебе не понравилось? — спросил он.
Сидя на потрескавшемся бетонном парапете (сделанном для того, чтобы крыша не кончалась внезапно), он с невозмутимостью золотого Будды любовался угасанием дня. И это когда я не знала, где его искать!
— Это было слишком неожиданно, — строго сказала я. — К тому же кто-нибудь мог заметить.
Подойдя, я заглянула за край ограждения. И отшатнулась, прикрыв глаза. Мне стало дурно — не от высоты, а от его легкомысленной позы.
— Почему ты сбежал?
— Я попрощался, — возразил Тони. — Просто не мог рисковать — вдруг твой крестный захотел бы меня благословить, так, по привычке.
— И что с того? Разве это смертельно? Потерпел бы.
— Ты действительно не понимаешь? — Глаза его широко распахнулись. — Ну хорошо. Тогда проведем эксперимент.
Спрыгнув с парапета, он пригладил пятерней растрепавшуюся от ветерка гриву и показал оставшийся на пальцах вьющийся волос.
— Это мой волос. Просто волос, бывшая часть меня.
— Вижу. Ну и что?
Тони положил сей предмет на бетонную плиту, подальше, придавив камешком, и отошел, встав у меня за спиной.
— Теперь прошу! Сотвори крестное знамение, — беззаботно предложил он. — Только на меня не попади, будь любезна.
Я занесла руку. Раз-два…
Вспышка. Гром средь ясного неба. На секунду я ослепла и оглохла.
— Жива? — поинтересовался Тони, не выпуская меня из объятий. — Пожалуйста, заметь — ты даже не монахиня.
Я стояла оглушенная. Во всех смыслах. Потом села рядом, спустив ноги в пустоту.
Два шалтай-болтая на стене. Нет, две макаронины на вилке.
— Я дура, — признала я огорченно.
— Ну почему же, — пожал он плечами. — Зато я познакомился с твоей семьей. Твоя тетя изумительно готовит. А дядя вполне симпатичный, жаль только — священник.
— Если б я заранее предупредила, что мы приедем, тетя приготовила бы обед из двадцати блюд, — грустно сказала я. — А дядя не верит в дьявола. Он говорит, что во всем виновата темная сторона человеческой души.
— Его право. Сатана любит оставаться неузнанным. Он никогда не станет утверждаться, вещая из горящих кустов. Хотя твоему дяде повезло — всего пару веков назад безумцев, заявлявших, будто дьявола не существует, инквизиция сжигала на кострах заодно с ведьмами как злостных еретиков.
— Священники никогда не одобряли новых идей.
— О да. Иисус тому свидетель! — засмеялся Тони.
Пусть и не особо стараясь, на обоих моих крестных Тони сумел произвести впечатление. Но все ж таки тетя впечатлилась больше.
— Тетю Еву ты очаровал, — констатировала я. — Хоть ты и не в ее вкусе. Она полагает, что ты интригующе загадочен и тебе нужно постричься.
— Интересно, — усмехнулся он. — Ты тоже так считаешь?
— Ни в коем случае! Умеренная лохматость тебе очень идет. Но я не о том хотела спросить. Чего вы с тетей на кухне делали? Минут десять пропадали!
— Да ничего такого. Голова у нее разболелась.
— Аспирин искали?
— Не прикалывайся, Венера. Все очень серьезно. На твоей крестной смертный грех. И головные боли — в наказание.
— Да ты что?! И кого она убила?
— Ее грех — зависть. По утрам, заваривая кофе, она смотрит в окно и видит соседский сад…
— И поэтому ты сказал ей, чтобы она не думала о том, о чем думает каждое утро? — перебила я. — Только зря — тетя ничегошеньки не поняла. А с соседкой у них давняя дружба — насчет того, чьи розы пышней цветут. Знаешь, в городе есть такой клуб, по интересам, для дам солидного возраста. Так вот, каждый год они проводят выставки достижений членов клуба, и каждый год приз по цветоводству уходит у крестной из-под самого носа! Так что считай тетю закоренелой грешницей, но это пятно с ее души уже не сотрет ни одно покаяние.
Золотые лучи поблекли. Солнце, превратившись в огромный малиновый шар, плавно опустилось в сиреневую тучку.
— Что теперь? — спросил я. — Вернемся в замок?
Энтони нахмурился. Наверно, я напомнила ему о Стелле.
Он не ответил, прищурившись, смотрел на закат.
А я меж тем поспешила достать из сумочки блокнотик и карандаш и принялась старательно конспектировать. Даже спиной к нему развернулась, чтобы не мешать.
— Что ты там пишешь? — наконец обратил он на меня внимание.
— Пополняю свой лексический запас полезными идиомами. Вашему языку меня обучал дядя, а таких вот оборотов он, разумеется, не использовал. Ты не отвлекайся. Продолжай, пожалуйста… Эй! Не имеешь права! Я должна знать и это тоже!..
