Румил отступил, мягко, как кошка, выбирающая позицию получше. Отвесил начальнику уставной полупоклон:
– Ладно. Сделаю, что могу. Но помни…
Двое суток он кружил по городу в надежде наткнуться на след. Напряженное всматривание в окружающий мир и расслабленное, рассредоточенное вслушивание в себя. Голос звучал едва уловимо, временами слабея до шепота, почти дыхания, временами становясь вовсе неслышным, но никогда не замолкал совсем. Дан не всегда мог различить его, но он был, он продолжал звучать. И таинственный инстинкт ловчего будоражил, истончая нервы, изводя, не давая отдыхать, есть, спать. Затяжная ловля, как всегда, завладела им полностью, не оставив ни времени, ни сил на пугающие догадки и тягостные сомнения. Как всегда, Дан не задавался вопросом, зачем ищет оборотня. Тварь нужно найти, вот и все. Многолетнее, с детства, обучение и последующие годы службы делали невозможным сам этот вопрос «зачем», тем более сентиментальный – «за что». Вопросы – только для своих: преступников, отступников, негодяев, выродков всех мастей, но своих. Их нужно поймать затем, чтобы судить, а после казнить или наказать. За что – тоже понятно, за совершенные преступления. Оборотень, кровожадная тварь из преисподней – дело иное. Он должен быть уничтожен не за что-то, а просто потому, что он оборотень. Демон, абсолютное зло. Какие уж тут сантименты! И сейчас, как почти всю взрослую жизнь, Дан делал свое дело.
Голос звучал, звал, нашептывал, морочил голову, не превращаясь в подлинный Зов – неодолимый, безошибочный, выводящий на цель вернее прямого зрения. Дан отключил мобильный и почти не появлялся дома, разве только переодеться и порыться в Сети. К исходу третьих суток следы твари буквально испещряли мысленную карту громадного города, но делу это не помогало. Чудовище перемещалось невероятно быстро, словно под властью того же невыносимого внутреннего зуда, который опустошал самого Дана. Хуже того, в его передвижениях не просматривалось никакой логики. Порой казалось, оборотень бессмысленно мечется с улицы на улицу, из района в район, но Дан гнал эту мысль как заведомую ересь. Хитрая бестия, носительница абсолютной магии не просто так забралась сюда, как лиса в курятник. Есть у нее цель, есть и логика в блужданиях, вот только постичь эту логику, наверное, под силу лишь демону.
Проулки, дворы, тупички, подворотни. Помойки, помойки, помойки… Погода заметно испортилась, затяжное лето как-то вдруг сдалось, пало, утопло в холодных лужах. Дан безнадежно промочил ноги еще в первый день ловли и теперь просто не успевал высушивать кроссовки, не до того было. Форсируя очередной квартал, загроможденный машинами – одни в самопальных гаражах, другие просто так, голышом, – он постыдно спикировал макушкой вниз через громадную трубу теплотрассы. Хорошо еще, физиономия не пострадала. И без того постоянное напряжение и недобритость однозначно лепили образ мелкого бандита.
Он замечал все, любую странность, даже самую невинную, любую мелочь, даже самую неброскую. Истерически-возбужденная и в то же время перепуганная едва не до обморока собачья свора – небольшая, четыре взрослых дворняги, но все рослые и массивные. Распотрошенная голубятня. Длинные шрамы от когтей на стволе осины – следы как следы, киска когти поточила, но на высоте его роста. И, как украшение коллекции, отпечаток босой ноги. Узкая ступня в толстом слое грязи, у пролома в ограде пустующего детсада, в зазоре между двумя дождями. Оборотень прошел здесь слишком давно, чтобы пробудился Зов, и все же это было сродни встрече лицом к лицу – прямая, весомая улика, вещественное свидетельство присутствия Зла среди людей. Дан почти видел, как удлиненная пятка, сизая от холода, погружается в вязкую грязь, и сама собой дорисовывалась над глубоким следом острая выступающая косточка.
Однажды он услышал, как она уезжает. Он, наконец, поймал след и шел по нему уверенно, почти не рыская, как приросший носом к земле спаниель. Голос уже не шептал и не ломался дискантом, он обретал глубину и звучность, прорастая Зовом. Рядом, ближе… В какой-то момент, растворившись в стихии преследования, Дан зацепил волну оборотня. Имелась у него такая способность, не ясновидение, конечно, скорее эмпатия. Мгновение неконтролируемого падения в шкуру твари – и вот он уже вздрагивает от озноба, вздыбившего волоски на чужой коже. Дальше – лавина ощущений, ярких, кричащих, требующих внимания и ответа, отталкивающих друг друга, как невоспитанные дети, рвущиеся к вазочке с вареньем. Ужас, любопытство, благодарность, тоска… Одиночество… Как они умудряются существовать в таком режиме, эти демоны?! Он едва не лишился рассудка за считаные секунды, мысли вспарывали мозг, переживания душили, рвали сердце на части. Все закончилось столь же внезапно и неуправляемо, как началось. В свое время Дан так и не смог развить этот дар в управляемый навык. Слишком важен был другой, главный Дар, и все, что угрожало его совершенствованию, пусть даже полезное само по себе, решительно приносилось в жертву. Но яркая вспышка жизни, самого ее вещества, испытанная в краткий миг врастания в демона, поразила Дана к собственному его неудовольствию. Глубина, сложность, полнота. Какой невероятно насыщенный, многогранный, красочный мир! Признаваться в этом было почему-то неприятно. Да, чрезмерность, да, усложненность, все в избытке, всего через край, и эта стихийность, произвольность, бесноватость – и все же…
Звери. Темный мир – низкий, непонятный, пугающий.
Было еще что-то. Такое, в чем не хочется отдавать себе отчет, что непременно нужно вытеснить из памяти и сердца. Если, конечно, не хочешь в самую кульминацию ловли, прямо посреди дороги, окаменеть бессмысленным столбом, терзаясь ненужными вопросами. Но – было. Он отчетливо воспринял страх и растерянность демона, и предельную усталость, и страдание, и отчаяние вперемежку с такой же отчаянной надеждой. Оборотень метался как мотылек, бьющийся о стекло. Нет, не так! Как загнанный зверь – так будет лучше.
Впрочем, хватит эмоций. Он и есть зверь. Пока еще не совсем загнанный, но за Даном дело не станет.
Рывок, угол дома, вонючая пасть подворотни – как близко! В этот момент из двора донесся рев мотоцикла, и неведомый лихач рванул с места. Дан почти чуял выхлоп форсированного движка и реющий над ним, как верхняя нота, горьковатый аромат жертвы. Жертвы, ускользнувшей прямо из рук, – потому что она уезжала, уезжала на том самом мотоцикле, и только длинная туша дома отделяла ее от Дана. Какой, однако, технически грамотный демон пошел! Беспомощно матерясь, ловчий ворвался во двор, убежденный, что наткнется на растерзанное тело бедолаги-мотоциклиста.
Но двор был пуст.
Крохотное помещеньице с низким потолком, вознесенное над землей, создавало иллюзию защищенности, и Тейю забыла о мире абсурда, поджидавшем ее снаружи. Она забыла даже о страхе заснуть глубоким сном. В самом деле, откуда ей было знать, как ведут себя здешние сновидения? Вдруг они умеют прорываться вовне, на свободу? Откуда приходят и что это будут за сны – порождения ее души или плоть от плоти этого мира? И вообще, как их контролировать, станут ли они слушаться Тейю или воля чужака для них ничто?
Обошлось. Она просто провалилась в никуда, и ни один сон не потревожил ее покоя и не изменил ее облика.
Грубый свет хлестнул по векам как мокрая тряпка. Тейю рывком вынырнула из сна и в панике заозиралась, пытаясь сориентироваться. Птичий домик кипел как перегретый котел. Его обитатели
