– Я?! – удивился Илиодор. – А кто третий раз за волком заставляет прыгать? Шутка, конечно, актуальна, но у меня каждый раз сердце останавливается, когда ты в моих объятиях каменеешь. Снимаю шляпу перед твоим актерским талантом. Может, организуем бродячую труппу? Я жонглировать умею.
– Кловун, – в который раз буркнула я, точно зная, что я видела. И первые три раза тоже был волк, но он куда-то испарялся, стоило мне моргнуть. «Ладно, – решила я, – другой раз буду смотреть не отрываясь, как сова».
Илиодор надулся и, что-то насвистывая, шел впереди. Я думала, что он промолчит до самой Чучелкиной могилки, однако его и на три шага не хватило, покосился через плечо, ехидно обронив:
– Ежели тебе так охота обниматься, то могла бы не придумывать дурацких предлогов, умные девицы так и поступают. А самые умные при этом еще и поцеловаться норовят.
– Раскатал губу, – фыркнула я и тут же оступилась, уйдя одной ногой по колено в трясину.
Вода хлынула в сапог, я с ойканьем начала выдираться. Вообще, сегодня вся дорога была какая-то скользкая, петляла, уводя не туда, куда надо, щепилась на множество отростков, которые заканчивались тупиками, словно Фроська за прошедшую ночь научилась управлять болотом, перекраивая на нем дороги так, как ей заблагорассудится.
– Ладно, тварь, я тебе поворожу, – пообещала я, дыша злобою, как дракон огнем, – я тебе всю охотку отобью. – Не то чтоб я умела спрямлять путь, как это делали Августа и Рогнеда, но чужие-то чары развеять много ума не надо.
– Я б не советовал, – поймал меня за руку Илиодор, заметив, как я потянулась к кожаному кошелю, там у меня и лежала-то всего лишь глиняная плошка да пара щепоток травы. Воду я и в болоте могу набрать, а кровь всегда с собой.
– Чего это? – не поняла я, выдергивая руку. – Поздно бояться, что нас заметят. Как говорит бабуля, и так, как прыщ на носу, все на виду.
Я черпанула воды и ткнула себя в палец иголкой, прежде чем златоградец успел ее вырвать у меня. Кровь хлынула так, словно я себе вену распорола.
– Вот идиотка! – стиснул он железной хваткой палец, а сам, как упырь, присосался к ране.
– С ума сошел?!
Я принялась хлестать его по спине, он рыкнул на меня, заставив присесть в ужасе. Я сжалась в комок, и было отчего: глаза его тлели тем же зеленым огнем, что и у волка, а ярко-алые губы были особенно страшны на фоне бледного лица с запавшими щеками. Я зажмурилась, стараясь не звать бабулю, а когда сумела приоткрыть один глаз, Илиодор уже заматывал мне палец. Крови на тряпице выступила лишь маленькая капелька, он посмотрел со значением на нее, на меня и подмигнул:
– Что, страшно?
– Если это твоих рук дело, то я даже не знаю, что тебе сделаю, – искренне пообещала я златоградцу.
– Я, конечно, люблю побаловаться страшилками, – хмыкнул Илиодор, – да больно место неподходящее, хотя если в хорошей компании… Вот слушай, мне Митруха одну рассказал: в черном-черном лесу…
– Идиот! – вскочила я.
В сапоге мерзко хлюпнуло, и я с остервенением стала сдирать обувку. Выплеснула из сапога пару капель, отжала носок и низ штанины, злясь на себя и Илиодора и понимая, что если мы и дальше будем так двигаться, то и к утру до могилки не дойдем.
В штанине под коленкой что-то неприятно шевельнулось, и по всей ноге кто-то пробежался лапками, противно трогая тут и там. Предчувствуя очередную неприятность, я стала осторожно задирать штанину и даже взвизгнуть не смогла, когда увидела на ноге полчище многоножек, длинных, с палец толщиной, лоснящихся. Они ползли деловито вверх, трогая усиками и меня, и товарок, цепляясь за ставшую от омерзения пупырчатой кожу бесчисленными лапками. Беззвучно раскрыв рот, я стала хлопать по ногам, скидывая многоногую гадость. Кивсяки и сколопендры звучно шлепались в болото, разбрызгивая тяжелые грязные брызги, тут же разворачивались и кидались на меня вновь с удивительным проворством и целеустремленностью. Их становилось все больше, а когда я глянула вокруг, то не заметила болота, только сплошной ковер скользких членистых тел.
– Илиодор! – визгнула я, понимая, что такого быть не может, но я их видела, чувствовала кожей, слышала ушами их беспрерывное шебуршание.
– Забавно, – склонился ко мне златоградец, потом глянул в мои вытаращенные глаза и понял, что ничего забавного я в этом не вижу, вздохнул и двумя пальцами брезгливо снял с моей ноги многоногую тварь, спросив: – Что ты видишь?
Я переборола себя, всматриваясь в ненавистное извивающееся тельце, с удивлением обнаружив, что это просто травинка гнется на ветру. Посмотрела на ногу и скрипнула зубами – она вся была в ряске. Илиодор понимающе улыбнулся:
– Прием, конечно, не новый – пугать человека его же страхами. Странно, что она на одной тебе сосредоточилась. Двоих пугать разумней, да и веселей.
– Кто ж тебя напугает, если ты и есть самый страшный, – проворчала я, заправляя штаны в сапоги и косясь на Илиодора.
Я его еще в начале путешествия предупредила, чтобы он не смел устраивать мне спектакли, кидаясь, как в прошлый раз, на Фроську. Он клятвенно заверил, что будет сама осторожность, а если станет совсем жарко, то вообще сбежит, бросив меня на растерзание Подаренке.
На тропке снова сидел волк. Я сгребла побольше грязи и швырнула в зверя. Илиодор посмотрел на меня, на волка и покачал головой.
– Только не говори, что ты его не видишь.
– Я?! Кого?! – сделал удивленные глаза златоградец.
– Его! – обвиняюще ткнула я пальцем вдаль. Ветерок лениво шевелил болотную траву, а куст, в который я угодила грязью, поник под ее тяжестью.
