— Я согреться захотела сильнее, чем заполнить пустоту. Ах, если б я знала, что выбираю судьбу! — горько воскликнул голос— Я мчалась, не ведая куда, искала тепло… и нашла его в крови живых. Вот так, мой мальчик. Никто мне не сказал, что нельзя согреться навечно, убивая. Никто не сказал, какой будет плата за украденное тепло. Я тебе говорю, а мне никто не сказал!
— Разве кто-то знал? — спросил он больше по наитию, потому что все еще трудно было представить себе, что, кроме него самого, затерявшегося в пустоте, может быть рядом — или где-то — некто другой. Ведь тогда это была бы уже не пустота, а он не ощущал ничего вокруг.
Только голос, который, помедлив, продолжил:
— Я никого не звала, если ты это имеешь в виду. Ты можешь вспомнить, как это бывает, когда ты не один. Я — не могла вообразить. Да, я не нуждалась в других, только в самой себе и… в тепле. Может, поэтому никто не пришел? Не знаю. Но я возненавидела всех сущих, когда узнала, что они есть. И навечно осталась одна.
Тишина. Потом опять еле слышно, с непонятным чувством:
— Что же ты молчишь?
— Чего ты от меня хочешь?
— Не могу сказать. Ты сам должен… Что ты думаешь?
— Не знаю.
— Что ты чувствуешь?
— Страх… тоску… — Он медленно ронял слова, не зная точно, вспоминает их или придумывает. — Сожаление. Надежду. Не знаю.
— Что ты чувствуешь ко мне?
— Мне тебя жаль, — сказал Нехлад, не улавливая, где разница между «ко мне» и «к себе».
И вдруг что-то произошло. Словно содрогнулась пустота на бессчетные версты вокруг, вся эта вселенная небытия.
А может, что-то перевернулось в нем самом, только разница между ним и вселенной пустоты была еще невелика. Но слова уже перестали быть призраками, тягуче плывущими сквозь сознание. Он действительно чувствовал, а значит, и слова были действительностью.
Он рвался к забрезжившему свету собственного «я».
Холодно, боги, как холодно! Откуда холод? Не бывает такого холода, им нельзя дышать, он съест нутро за один вздох… смертельно хочется тепла, любой ценой…
— Нет! Это не твое, так поступила я, а ты собой оставайся, ты прорвись… Ты меня вынеси отсюда…
Слова промерзали до хруста, до блеска и раскалывались, оседали крошевом и пылью.
— Не смей сдаваться!
Все, что нужно и важно, чем можно жить и о чем мечтать, все те прекрасные вещи, чьи названия стерлись в измученной холодом памяти, были где-то — то ли внутри обледенелого «я», то ли за гранью вселенной…
Снежная Дева? Всего лишь несчастная Ледышка.
— Вынеси меня! Ведь я сейчас — как ты, точь-в-точь… Так вот почему невозможно угадать, где чья мысль, где чей крик. Два существа, достигнув сердца пустоты, стали неразличимы. Неужели и правда все начинают так — и демоны, и боги, и рабы нави, и… люди?
Должно быть… Но людям даровано забвение, над всеми прочими вечно тяготеет сделанный в начале выбор. Даже если не сами выбирали судьбу, а просто, подобно рабам, тянулись за волей создателя — творца, что вырывает жаждущие жизни куски нави и преобразует их по нужде своей.
Выбор, сделанный в самом начале существования, скорее даже — предшествующий существованию. Сделанный не по каким-то причинам, ибо не определяется он ни малейшей толикой опыта, а как отклик на первое, неосознанное желание. Именно такое желание, о котором говорил Древлевед, по-своему зачем-то пытавшийся вернуть Нехлада к этому начальному мигу бытия.
Суть выбора проста: «я» для вселенной или вселенная для «я»?
Еще до всякого опыта уверовать, что все существующее или когда-нибудь способное возникнуть, предназначено лишь для удовлетворения стихийно возникающих желаний, что «я» больше и значимей всего остального, что только можно повстречать?
Или ждать, что встретится нечто — или некто — равнозначное, а может, и превышающее новорожденное «я»?
Нехлад открыл глаза в просторном покое, залитом утренним светом. Слышались приглушенные голоса. Лицо было мокрым, и щеки горели от старания, с которым его приводили в чувство. Нехлад сел.
— Наконец-то! — Буевит знаком отправил ближников за дверь и подступил к нему. — Что здесь творится? Куда Незабудка делась? Ты понимаешь хоть что-нибудь?
Яромир кивнул, пересиливая слабость.
— Ничего не получается, — проговорил он.
— О чем ты?
— Чувства не приходят по заказу, без светильника ничего не выходит. Не могу докричаться до Древлеведа. А он — мог бы услышать меня, если бы захотел. Неужели ему все равно, чем тут кончилось? Или просто мысли не допускает, будто я мог… Видно, уверен, что она до последнего не придет к нему, вот и не торопит. Но если Ангейр получит свободу сейчас, когда ее больше… Безумие! Должен же Древлевед хоть проверить, готова ли она прийти к Ангейру?
— А ну стой! — резко сказал Буевит. — Может, по-чародейски это все что-нибудь и значит, а я так ни слова из твоего бормотания не понял. Отвечай кратко: где Незабудка?
Нехлад стиснул пальцами виски, собираясь с мыслями.
— Древлевед забрал ее.
— Куда, зачем?
— В Хрустальный город. А вот зачем? Думаю, она каким-то образом может высвободить души из Башни Слез. Он надеется опять, как встарь, соединить мощь Иллиат и Ангейра. Прости, это долго объяснять…
— Ну так говори кратко: это опасно для Незабудки?
— Не знаю.
— Что он с ней потом сделать может?
— Не знаю, Буевит. Но я…
— Молчи, — перебил его боярин. — Почему он тебя не забрал?
— Древлевед? Я ему больше не нужен.
— Не смей лгать! Зачем он к тебе приходил ночью?
— Он не приходил… — начал было Нехлад, но жесткие пальцы боярина вдруг с силой стиснули ему горло.
— Сказано же: не смей лгать! Стражу в порубе такими же чарами усыпили, как и перед покоями племянницы, значит, был он у тебя!
Яромир с неожиданной силой вцепился в его кисть и рывком отбросил руку. От напряжения перед глазами поплыли пятна, но голос обрел твердость:
— Не в чем винить меня, боярин! Древлевед чего-то хотел добиться от меня, это правда, но я его разочаровал. И тогда он бросил меня демонице, как собаке кость. Это она приходила ночью в поруб. Стражу усыпить ей ничего не стоило. Приходила, чтобы… Нет, не рассказать. Но ее больше нет.
— Ты убил демоницу? — воскликнул Буевит.
— Я бы так и сказал, если бы имел это в виду! Нет, я… провел ее по пути перерождения. Не спрашивай как. Для этого нет слов. Да и важно другое: Иллиат больше не существует, а Древлевед не знает
