носил название Кровавого. Кровь магов была замком и отмычкой к могуществу Замка. В древние времена ни в магии, ни в добровольцах недостатка не было, и если по нелепой случайности погибал один из четырех хранителей, то тут же находился способный заменить его. Хранители постоянно находились в Замке, следя за стабильностью этого места… и когда все изменилось — неизвестно.
Но сейчас только кровь королей, проливающаяся на него в момент коронации, служила гарантией безопасности большого куска мира. Король умер! И до тех пор пока с единодушного согласия высших лордов не будет обретен новый, Вуаль будет истончаться, твари Изнанки будут рваться в мир, силы на Кромке пойдут вразнос, а заклятия станут нестабильными. И на пути хаоса встанет только стража Замка Королей… Даже стихии, подвластные высшим лордам, могут перестать исполнять приказы.
Именно поэтому магически заклятого двойника и невозможно использовать в период междуцарствия. Все чары, иллюзорные и принуждающие, могут разрушиться в самый неожиданный момент, раскрывая замыслы врагам. Да и поведение такого двойника далеко от естественного, обычно сразу бросается в глаза его слабость, нерешительность и сильная зависимость от мага, наложившего чары. Чистой воды эгоизм, замешенный на таких древних тайнах…
Со мной проблем, вызываемых распадением иллюзии, быть не должно, да еще наша с принцессой практически совершенная идентичность не позволит знатокам магии обнаружить подмену. Перед нанявшим меня лордом скорее вставала проблема контроля над строптивым двойником, а также довольно сильного отличия наших аур, отражающихся в мировом эфире. Различить нас с ее высочеством по внешности и привычкам я просто не позволю. Мастер я или нет? Но как же мне хотелось оказаться подальше от принцессы, Замка Королей и Кровавого Ключа в момент, когда может рухнуть мироздание!
Это место как ничто другое подходило династии хейхольтских королей.
Древнейшие летописи и сохранившиеся по сей день наскальные рисунки представляют ринаати если не мирным, то по крайней мере дружелюбным и склонным к созерцанию народом, не особо многочисленным. Внешне это были высокие — более семи ли — прямоходящие ящеры с длинным, волочившимся по земле хвостом, шейным гребнем и острыми когтями, прятавшимися в пазухи на кончиках трех гибких пальцев. Разумеется, они не были травоядными, просто к тому времени, как в их мир ворвались элиарри, стремление уничтожать было забыто и раса открыла для себя радость творения. Ведь все естественные враги были истреблены еще на заре зарождения их разума.
Гигантские статуи и мозаики, научные трактаты о познании окружающего мира, незаметное стороннее наблюдение за сменой поколений молодых хищников… Все это в один из дней сменилось кровавым побоищем, учиненным новой расой, не желавшей видеть над собой мудрых учителей и наставников. А ошеломленные жестокостью и быстротой напора ринаати отступали, давно забыв о своем не менее славном и полном побед прошлом. Даже для них, долгоживущих ящеров, это уже было седой стариной.
Остатки великой нации скрылись от наступающего противника в катакомбах, вырубленных еще Первейшими. И там, в гулкой тишине, старейшины приняли тяжелое, но, как им казалось, единственно верное решение. Они уйдут из этого мира, так жестоко расправившегося с ними, уйдут через Кромку, на Изнанку и дальше… в другой мир, где можно все начать сначала.
Все уцелевшие шаманы дни и ночи заклинали мир, открывая защищенный от воздействия Изнанки переход. Они ушли… все, кроме нескольких добровольно оставшихся на этой стороне сильнейших ринаати, вызвавшихся закрыть портал. Но они то ли не успели, то ли не хватило сил… и через неплотно прикрытую дверь в мир хлынули твари. Именно с ними пришлось схватиться ворвавшимся наконец в катакомбы элиарри. Никто никогда не узнает, чего стоило им остановить вторжение, но, думается, нечаянная месть древнейших унесла множество жизней.
И на несколько сотен лет элиарри стали хозяевами этого мира. Так похожие своей необузданной жестокостью на первых хальдов, они даже внешностью практически не отличались от возлюбленных детей Степи. Бледные до синевы, черноволосые, гибкие и неестественно сильные. Их выдавали только узкие вертикальные зрачки ярко-синих глаз, чуть заостренные уши и наличие четырех пальцев вместо пяти на руках. Они возвели над катакомбами Первейших мощную крепость в память о своем величайшем триумфе и поражении и оттуда многие века наводили ужас на опустошенные войной земли.
Но затем жизнь сделала следующий виток. Когда у Замка появились боевые маги хальдов, элиарри были истощены многочисленными междоусобицами, их сила уже обернулась слабостью, и так и не ставший великим народ угасал, не научившись изменять и создавать. В отчаянии они сделали единственное, чего творить не следовало. Они разорвали Вуаль, сдерживавшую Изнанку, совершив страшное жертвоприношение. Лучшие сыновья и дочери элиарри скончались под ритуальными пытками, наполняя силой сущности из-за Грани, и… не случилось битвы, овеянной легендами прошлого. Хальды сами не в меньшей степени порождения Изнанки, чем вызванные из-за Кромки твари, а их кровь послужила надежным щитом против вырвавшихся из-под контроля сил.
Остатки элиарри были изгнаны в горы, а Замок надстроен для Хранителей. Теперь уже хальды принялись азартно уничтожать друг друга, но из-за океана явились изгнанные каким-то катаклизмом захватчики… и спираль жизни, едва не прервавшаяся, принялась раскручиваться с новой силой…
Кавалькада всадников уже третий день двигалась по дороге, гладкой и прямой, как стрела, полосой тянущейся на запад. Два десятка стражей в синих плащах, карета ее высочества, запряженная четверкой белоснежных лошадей, три кучера, они же лакеи, лорд Рилан, Грейнарр и я. К великому неудовольствию лорда — в мужском костюме, в темно-синем плаще с глубоко надвинутым на лицо капюшоном. Графа раздражало мое уверенное и безмятежное поведение, но избавиться от меня он не мог. Ехать же в карете я отказалась категорически, слишком тяжело для меня общество ее высочества, а путешествовать верхом в женском наряде значило нарушить секретность. Две принцессы Ирин, несомненно, вызвали бы подозрения даже у случайного наблюдателя, а уж у соглядатая, нанятого недоброжелателем…
Конечно, после целого дня в седле тело протестовало, требуя отдыха. Но это было все же лучше, чем сидеть на мягких, обитых синим бархатом диванчиках да выносить холодный взгляд принцессы и аромат смерти, сопровождающий каждое ее движение. При виде нее тело наливалось свинцовой усталостью и ломило в висках.
Погода не баловала. Низкие, мрачные тучи клубились над дорогой, иногда разражаясь мелким, холодным дождем. Подковы звонко цокали по мокрому камню. По обочинам неестественно ровной, будто выложенной серым мрамором дороги, быстро сменялись пейзажи. Скошенные луга, поля, сады, полные спелых фруктов. Большая посеребренная карета, исчерченная черно-синим узором, плавно катилась мимо заросших пожелтевшей травой обочин, мелькающих вдалеке деревень и городов. Каждый вечер на широкой поляне для ее высочества раскидывался шелковый шатер, где мы трое, Грейнарр, граф и я, удостаивались чести лицезреть принцессу и разделять с ней трапезу. Обычную. И у меня возник вопрос, особенно когда я обратила внимание на неестественную бледность слуги, прислуживающего за походным столом. Сколько дней верей-аали может выдержать без подпитки извне?
Она оставалась все такой же ленивой и томной, как и в Торисе, и, наблюдая краем глаза за тягучей грацией ее движений, я невольно создавала мысленно свой, куда более приятный образ ее высочества, лишенный мрачного шлейфа смерти…
Королевский тракт, по которому мы неторопливо передвигались, имел одну интересную особенность. Если двигаться по нему — неважно, с какой скоростью, — сопровождая особу королевской крови, достигнуть Замка Королей можно всего за пять дней. У обычного же странника уйдет на дорогу не меньше пятнадцати суток, если он ступит на тракт там же, где и мы, возле Ториса. Свое подозрение, что дело тут вовсе не в королевском статусе, а в крови, текущей по ее жилам, я не оглашала…
А древние дороги раскинулись сетью по всему Хейхольту, и даже от самой дальней границы путь не занял бы у нас больше семи дней. Давно забытое древнее искусство, создавшее эту дорогу, не давало мне возможности ощутить, куда и когда исчезают многие ли ложащегося под копыта тракта. В момент, когда мы вдеваем ногу в стремя? Или когда на мгновение прикрываем глаза от брызжущего из-за туч солнечного луча? Когда я первый раз ступила на тракт, меня пробил слабый озноб, и каждый вечер, сворачивая к неприметной поляне, я будто продавливала телом тонкую упругую преграду, неохотно раздающуюся под
