несноснейшим напором лукавых духов, и хитон Христа, свыше сотканный, который осмелились разделить сыны нечестивых, разделяется, и тело Его, которое есть слово Божие и издавна принятое церковное Предание, рассекается на различные части, — то я счел, что не благоразумно молчать и налагать оковы на язык, взирая на угрозу...»
3
Синкелл Анастасий уже второй раз перечитывал пергамент с письмом какого-то Иоанна Мансура из Дамаска. «...Бестелесный и не имеющий формы Бог никогда не был изображаем никак, — читал он. — Теперь же, когда Бог явился во плоти и жил среди людей, я изображаю видимую сторону Бога. Не поклоняюсь веществу, но поклоняюсь Творцу вещества, сделавшемуся веществом ради меня, соблаговолившему поселиться в веществе и через посредство вещества соделавшему мое спасение, и не перестану почитать вещество, через которое соделано мое спасение...» Анастасий, поморщившись, отложил пергамент и задумался. Письмо это уже во многих списках который месяц гуляло по Константинополю. А вчера подобное письмо ему привез взволнованный епископ Наколийский Константин, который возмущенно поведал, что списки этого письма ходят по его епархии и по соседним епархиям и возбуждают народ против эдикта императора. «Все это уже принимает серьезный оборот, — решил наконец синкелл, — надо непременно доложить василевсу». Взяв письмо, он направился в покои императора.
«...Я решил говорить, не ставя величие царей выше истины. Ибо слышал богоотца Давида, говорящего: глаголах пред цари и не стыдился, и от этого еще более побуждался к тому, чтобы говорить, а ведь слово царя имеет большую силу для склонения на свою сторону подданных, — нахмурившись, читал Лев, — потому что издавна не много таких, которые пренебрегли бы повелениями царей, зная, что над земным царем господствуют законы Небесного Царства». Чем больше василевс вчитывался в письмо, тем больше убеждался, что этот наглец из Дамаска, Иоанн Мансур, пишет прямо о нем, не считаясь с его царским достоинством. Слова письма словно огнем жгли самолюбие императора: «О, дерзкий! О, безрассудный ум, спорящий с Богом и противящийся Его повелениям! — заливаясь краской гнева, читал василевс. — Ты не поклоняешься изображению, — не поклоняйся и Сыну Божию, Который есть живое изображение невидимого Бога и неизменный образ...» Не дочитав письма до конца, он в гневе отшвырнул от себя пергамент:
— Кто этот нечестивый наглец? Я хочу о нем знать все. Этот человек не должен остаться не наказанным за свою дерзость.
— Если позволишь, государь, я расскажу тебе об этом Иоанне Мансуре то, что сам узнал, когда жил в Дамаске, — выступил вперед патриций Васир.
— Говори, Васир, ты как-то уже упоминал имя этого наглеца, который помешал Йазиду завершить свое дело против икон.
— Да, государь, ты прав, я упоминал имя этого человека. Род Мансуров знатный и пользуется почитанием в Дамаске не только среди христиан, но и при дворе халифа. Еще дед Иоанна, некто Мансур, сын Сергия, был поставлен на управление Дамаском самим василевсом Маврикием. Когда персы захватили Дамаск, Мансур каким-то образом удержался на своем посту при их господстве, продолжая управлять городом. Затем, когда славный василевс Ираклий отвоевал Дамаск у персов, то он потребовал от Мансура внести подати в казну за два года. Но Мансур отказал, оправдываясь тем, что он отсылал подати персидскому царю Хосрову. Ираклий удовольствовался требованием выдачи ста тысяч золотых номисм и оставил Мансура на прежнем посту. Затем, когда сарацины обложили город большим войском, гарнизон ромеев бежал из города и его жители пришли в отчаяние. И тогда переговоры о сдаче города вел опять этот же Мансур, который уговорил сарацин не трогать жителей и не разорять город. Сарацины, осев в городе, сделали Мансура великим логофетом, и он собирал подати для халифа со всех христиан. Когда он умер, его должность перешла к его сыну Сергию. А уже от Сергия к его сыну Иоанну, который и написал это письмо против твоего божественного величества.
— Да, — мрачно проговорил Лев, — этого Мансура трудно достать. Видно по всему, что сарацины его не выдадут.
— Государь, — сказал Васир, — можно пойти на хитрость и руками самих сарацин казнить этого дерзкого Мансура. Для этого надо написать от имени Мансура письмо, в котором он якобы предлагает тебе, ромейскому государю, помощь в борьбе с сарацинами. Поскольку он христианин, то сарацины охотно поверят этому письму. Но халиф хорошо знает почерк Мансура, и чтобы он поверил, нужно раздобыть письмо, написанное рукой Иоанна, и тогда искусные изографы смогут подделать почерк, взирая на оригинал.
— Это очень хорошая идея, — одобрил император план Васира, — пусть префект города через своих соглядатаев разыщет мне подлинное письмо Мансура.
4
Из Рима к императору Льву пришел ответ папы Григория на индикт против икон. Папа, в частности, писал: «Кто оглушил твои уши и развратил сердце, как искривленный лук, и ты устремил взоры назад? Десять лет, по милости Божией, ты поступал правильно и не занимался вопросом о святых иконах. Ныне же говоришь, что иконы занимают место идолов... Святые отцы одели и украсили Церковь, а ты обнажил ее и преследуешь, хотя ты имеешь в лице епископа Германа, нашего сослужителя, такого учителя, с которым тебе следовало бы посоветоваться как с человеком старым и имеющим опыт в церковных и светских делах. Ты же к нему не обратился, а воспользовался советами преступного дурака епископа Ефесского и подобных ему. Да будет тебе известно, что догматы Святой Церкви не царское дело, а
