к халифу Хишаму от моего имени и, приложив к нему поддельное письмо, отправить тотчас же в Дамаск.
Письмо от имени Льва к Хишаму составили быстро. В нем, в частности, говорилось: «...Нет ничего лучше, думаю я, как иметь мир и находиться в дружбе, ибо сохранять мирные общения — весьма похвально и Богу любезно; посему и мир, заключенный с тобой, я желаю сохранить честным и верным до конца. И чтобы подтвердить мои заверения в дружбе и желании мира, я передаю тебе послание, которое мне пишет один из христиан, служащий у тебя великим логофетом. Я сам, по свойству своего характера, не выношу предательства друзей и измены тех, которые мне служат, а посему считаю долгом чести уведомить тебя о сем поступке. А ты уж поступай с предателем как знаешь». Расписавшись в письме пурпурными чернилами, василевс распорядился:
— Ты, патриций Васир, сам лично отвезешь письмо в Дамаск к халифу.
ГЛАВА 9
1
Иоанн, получив срочный приказ халифа явиться во дворец, был немало этому удивлен. Не прошло еще и двух часов, как он вернулся от халифа, куда ходил с докладом о сборе налогов. Хишам был доволен отчетом и разговаривал с ним очень приветливо. Когда Иоанн увидел, что у порога дома его поджидает личная охрана халифа, то сразу же почувствовал недоброе. Сопровождаемый во дворец молчаливо-суровой стражей, состоящей из африканских мавров, он с тревогой гадал, что мог означать этот неурочный вызов, больше всего похожий на арест. Но того, что его ожидало в покоях халифа, он не мог предвидеть даже в худших своих предположениях. Таким Хишама ему еще не доводилось видеть никогда. Халиф сидел в окружении своих ближайших советников. Лицо его было необычно бледным, а глаза излучали холодную ярость. Вот именно, не бешеную горячность, которой порой страдал его покойный брат халиф Йазид, а холодный блеск безжалостных глаз тигра перед его смертельным прыжком на свою жертву. «Что же могло произойти, — в смятении думал Иоанн, — что такого сдержанного человека, каким был халиф Хишам, привело в такую ярость?» Иоанн почтительно склонился пред Хишамом.
— Ты звал меня, владыка? Вот я здесь.
— Скажи мне, Иоанн, сын Сергия Мансура, — каким-то глухим голосом проговорил Хишам, — какое зло я тебе сделал или, быть может, какую-то обиду тебе причинил наш царствующий род Омейядов?
После этих слов холодок страха стал заползать в душу Иоанна. Но, подавив в себе всякое душевное смятение, Иоанн с достоинством отвечал:
— Ни твой славный род Омейядов, ни тем более ты, мой повелитель, не сделали мне никакого зла.
— Тогда почему ты желаешь мне зла и коварно предаешь меня ромеям?
— О государь, позволь узнать мне, кто так бесстыдно на меня клевещет? — пылко воскликнул Иоанн, и краска негодования залила его лицо.
— Твое письмо к ромейскому царю свидетельствует о твоих бесстыдных и позорных делах! Подай ему письмо, — обратился халиф к одному из своих советников, — пусть читает то, что сам еще совсем недавно писал моему врагу.
Иоанну подали пергамент, и ему достаточно было одного взгляда, чтобы увидеть искусный подлог. Быстро пробежав глазами письмо, Иоанн распрямился и, глядя халифу прямо в глаза, спокойно произнес:
— Тебя вводят в заблуждение, мой господин, буквы в этом письме действительно походят на письмо моей руки, но не моя рука писала это, мне не приходила даже мысль в голову вступать в сговор с царем ромеев, потому как не в моем обычае лукавое коварство.
— Ты лжешь, Мансур, — уже не сдерживая гнева, выкрикнул Хишам, — тут даже указана годовая сумма подушного налога с христиан. Кто же, кроме логофета, знает это?
— Я ничего не могу сказать тебе, мой господин, в свое оправдание. Для меня ясно теперь одно: диавол, враг рода человеческого, настроил обличаемых мной еретиков на этот злобный умысел. Мой государь, заклинаю тебя, не спеши поверить этой искусной клевете на твоего верного слугу. Видит Бог, я не виноват, надо все тщательно расследовать.
Халиф медленно покачал головой в знак отрицания, и Иоанн прочел в его глазах неумолимый приговор.
— Это преступление не требует расследования. Письмо обличает тебя в твоем преступном деянии. Тебе, Иоанн, сын Сергия Мансура, сегодня на площади отрубят правую руку. Ту руку, которой ты изменил своему долгу верности твоему государю и отринул от своей души признательность нашему царственному дому Омейядов, всегда
