В непривычно белой рубашке, с расчесанной бородой, даже волосы водой прилизал.
— Здравствуйте, — озадаченно откликнулась девушка, поспешив добавить: — Только Альк сегодня в кормильне, а Жар купаться ушел, и он потом тоже на вечернюю службу!
— А я и не к ним сегодня. — Наемник словно бы даже обрадовался, подошел поближе и вытащил что-то из-за пазухи. — Вот, подарочек тебе принес.
Девушка растерянно уставилась на здоровенный пряник в виде сердца, по которому пропечатались поджаристые цветочки.
— Спасибо… на стол положите, а то у меня руки грязные.
Сива потянулся через Рыскино плечо и старательно пристроил пряник торчмя возле горшка, чтобы девушке хорошо видно было.
Удрать под предлогом «хозяйка за козами приглядывать велела» не получалось: руки намертво увязли в тесте, еще слишком жидком, чтобы отлипать, но уже и быстренько не оботрешь. Сива, не спеша отходить, как-то подозрительно громко дышал за спиной.
Рыска тихо запаниковала и принялась за тесто с такой силой, что оно зачпокало. Наедине с Сивой она еще ни разу не оставалась, Альк хоть в виде крысы, но был рядом, неслышно подсказывая ехидности, отчего девушка чувствовала себя куда увереннее.
— Ой!
— Нишего, — пробормотал наемник, держась за случайно подбитую ее плечом челюсть. — Шам виноват.
— Надо что-нибудь холодненькое приложить, — сердобольно посоветовала Рыска. — Да вон хотя бы крышку от горшка!
Сива, хвала Хольге, наконец отодвинулся, уселся на лавку и послушно взял крышку, почему-то положив ее на колени, а не прижав к подбородку.
— Булочки будешь печь?
— Пирожки, — пискнула Рыска.
— Ох, до чего ж я пироги люблю! Особенно с… — наемник вытянул шею, заглядывая в стоящую на ларе миску, — картошкой.
— Я вам завтра с Альком передам, — щедро пообещала девушка, но наемник почему-то не обрадовался, а, напротив, грустно посетовал:
— Завтра уже не то. Вот когда они с пылу-жару, чтоб корочка еще хрустела…
— Тогда попозже подходите, лучины через четыре. — Рыска по-прежнему не понимала, к чему он клонит.
— Хозяйки мне в доме не хватает, — доверительно пожаловался Сива. — Чтоб все пирожки сразу и мои были! А?
Рыска неуверенно хихикнула:
— Ну пирожки-то печь любая девушка умеет.
— Так ведь я не любую хочу, — голос у наемника стал вкрадчивый, бархатистый, — а любую: чтоб глаза будто звезды, губки малинками, косы до пояса… Вот как у тебя.
Рыска отчаянно посмотрела в окно, но улица была пуста, а щенок лежал под забором, скучающе вывалив язык.
Не дождавшись ответа, Сива поднялся и легонько, едва касаясь костяшками пальцев, погладил девушку по плечу. Та вся сжалась, зажмурилась, прикусила губу, как под занесенной плетью.
— Ладно, — неожиданно заторопился наемник, отдергивая Руку, — пойду я, пожалуй. Ты… это, извини, если помешал.
— Ничего-ничего, — с тщетно скрываемым облегчением зачастила Рыска. — Заходите еще!
— Ага. — Сива осторожно притворил за собой дверь. Девушка выдохнула и провела ладонью по лбу, не замечая, что за ней тянется белая мучная полоса. Вот наказание! А она-то думала, что все просто будет: выбрала хорошего человека, и вперед. Ну вот он, хороший. Почему же тогда так хочется броситься к двери и покрепче задвинуть засов?!
Глаза ему будто звезды, ишь ты! Глупости какие…
Девушка вытащила из квашни прекрасно вымешенное тесто, шлепнула увесистый ком на посыпанный мукой стол, для последней доводки. Все-таки правильно ее в веске дразнили: саврянское отродье. Не умеет она любить и, похоже, никогда не научится. Вон как Альк. Только использовать людей и умеет.
Тесто не выдержало сердитых Рыскиных рывков и разорвалось пополам. Левый получился кругленьким, будто Ринтар, правый вытянулся колбасой: точь-в-точь Саврия, залегшая вдоль морского побережья.
Девушка с досадой бросила оба куска в квашню: начинай месить сначала, если просто слепить, шов останется и при выпечке разойдется. Ткнула пару раз кулаком, вымещая досаду на себя и непрошеного ухажера. Куски слиплись, смялись, не поймешь уже, где «Ринтар», а где «Саврия».
Жар застал подружку обессилено нависшей над квашней.
— Чего там? — удивился он, заглядывая через ее плечо. — Тесто как тесто. А я думал, ты уже пироги в печь поставила…
— Сива приходил, — смущенно пожаловалась Рыска, поскорей возвращаясь к делу. — Отвлек.
— А чего хотел? — Вор заметил на столе пряник и гнусно захихикал. — О-о-о…
— И ничего не «о»! — вспылила подруга. — Мне, может, тоже не любой нужен!
— А какой? — заинтересовался Жар.
Рыска не ответила, продолжая яростно набрасываться на ни в чем не повинное тесто. Она уже и сама не знала.
Ветер усилился, добравшись уже до макушек деревьев. Но по-прежнему оставался теплым, как и дорожный песок. Альк шел босиком — за день ноги в башмаках устали, и, смешно сказать, саврянин снова натер пятки: огрубевшая за неделю кожа исчезла вместе с загаром.
В детстве Альк боялся темноты. Сейчас — просто не любил, как досадную помеху. Но другой дороги к дому не было, а нынешний ветер гасил свечки торговцев даже в дырчатых стаканах. Холмы словно лесным пожаром опалило: черные, с порослью дымков — если б они пахли гарью, а не жареным мясом, совсем неуютно стало бы.
Еще и ветки шумят так, что чужих шагов не услышишь, пока нож в спину не уткнется.
Опасности Альк не чувствовал, но это ни о чем не говорило.
В отношении хозяина «свечи» дар отказывал напрочь — если рядом не было Рыски. Оставалось только надеяться, что это действует в обе стороны, как и безумие. Но ведь как-то Райлез их нашел! Неужели наставник и ему «помогает»? В Пристани к заносчивому «дядюшкиному сыночку» относились с прохладцей, однако Альк успел убедиться, что личные симпатии для наставников ничего не значат. Они делали путниками не лучших учеников. И не худших. А
Наивный идиот, ничем не лучше Рыски!
Альк прижал пальцы к вискам. Они не болели, нет, но мысли начали путаться, ускользать. Крыса беспокоилась. Ночь, хозяйкой которой она была, почему-то сделала ее совершенно беспомощной! Она бы видела, будь сама собой. Она бы чуяла. Она знала, как отделить нужные звуки от посторонних, — но ее упрямо отпихивали, как утопающего от мелководья.
И беспокойство в конце концов сменилось паникой. Крыса отчаянно рванулась — и вынырнула из черной непрозрачной воды в свежий, упоительно вкусный воздух.
Нищий бродяга неспешно поднимался на холм, помогая себя палкой. Лосиные Ямы — хорошее место, хлебное, особенно по ночам, когда не разобрать, кто там под тряпьем — скрюченный убогий, доживающий последние недели, или вполне еще крепкий, хоть и немолодой мужчина, терзаемый только ленью и страстью к выпивке. Подолгу засиживаться на одном месте он не любил: тут выклянчишь или стянешь, там прогуляешь, чтоб не узнали и не побили. Сегодня Ямы, завтра…
Темень теменью, но смутное копошение на дороге бродяга различил. Вначале решил, что это большая
