собака, а то и волчара из леса на промысел вышел, и боязливо выставил вперед палку. Однако «волк» внезапно привстал на «задние лапы», и нищий с оторопью понял, что это человек — мужчина, саврянин.
Бродяга попятился, и странный тип снова опустился на четвереньки — до того плавно и точно, будто ему не силы отказали, а так ходить и намерен: удобнее. Одет хорошо, на вескового дурачка не похож — разве что лучину назад свихнулся, не успел еще поистрепаться и щетиной зарасти. Глаза, правда, совершенно дурные: настороженные, звериные.
«Пьяный», — решил побирушка и начал хищно присматриваться, чем бы тут поживиться. Ага, вон и башмаки лежат! Бродяга подгреб их к себе концом палки, подцепил за связку и поднял. Хорошие, крепкие.
— Эй, мужик, ты далеко живешь? — на всякий случай окликнул нищий, легонько тыкая саврянина в бок палкой — вдруг кошель из-за пазухи вывалится? Если пьянчуга ответит, то можно его и поддержать, до дому довести, по пути без помех обшарив карманы. Вором бродяга не был, но полагал, что добрые дела должны вознаграждаться.
Однако в ответ на это «невинное» прикосновение саврянин взвился, как укушенный, и совершенно трезвым голосом вызверился:
— Чего тебе, урод?!
Нищий шмыгнул в личину безобидного убогого, как та крыса в нору.
— Пода-а-ай денежку, добрый человек! — загнусавил он, протягивая ладонь. — Я два дня не ел!
— Пошел к Сашию! — Альк дрожащими руками отряхнул пыльные колени. Как он на них очутился, саврянин совершенно не помнил. — Сначала брюхо втяни, а потом уж на жалость дави.
— Это я с голоду опух, — обиженно вякнул бродяга, но потом решил не искушать судьбу, потупился и ссутулился, прикидываясь кучей тряпья.
Саврянин и так больше не обращал на него внимания. Коснулся рукоятей мечей, убеждаясь, что они на месте, провел ладонью по разом взмокшему лбу и, слегка пошатываясь, побрел прочь. Человеческий голос спугнул крысу. Но они быстро ко всему привыкают…
Альк вспомнил, как оценивающе глядел на него наставник, и неожиданно понял, о чем он в тот момент думал.
Пристань отправила его в погоню не за бунтарем, нарушившим правила общины. Она не гневалась. Не беспокоилась, что Альк выдаст ее секреты, и уж тем более — не пылала священной местью. Все было куда проще — и страшнее.
Пристань послала его убить сумасшедшего. И если бы наставник решил, что Альк уже перешагнул черту, то выполнил бы приказ без жалости и колебаний. Из… сострадания.
Да, отставные путники тоже трогаются умом. Но они при том не воображают себя крысами, гибнет только их рассудок — а не другие люди.
И Райлезу совсем не обязательно шпионить за Альком, надеясь застать его врасплох, как раньше полагал саврянин. Достаточно затаиться поблизости — и ждать. Вопрос в том, кто продержится дольше.
Альк ускорил шаг, а там и перешел на бег.
Нищий поглядел ему вслед, покрутил пальцем у виска, сел на дорогу и принялся переобуваться.
К возвращению Алька Рыска уже успокоилась, злосчастный пряник был скормлен верному козлу, а пирога горой лежали на блюде, распустив дух не только на всю избу, но и на двор.
— Чего это ты такой встрепанный? — заметил Жар.
Альк присел на лавку, покосился на левую, наполовину распущенную косу и, не отвечая, взялся ее переплетать.
— А башмаки где?
Саврянин сначала машинально поджал босые ноги под стул, потом разозлился — больше на себя — и демонстративно их вытянул. Не везет ему с этой проклятой обувью, хоть ты тресни!
— Пропил.
— Питие без меры есть грех, Хольгой порицаемый, — язвительно сообщил Жар, измученный лучинным «постом» — Рыска любила, чтобы за стол все садились вместе, как на хуторе, и бдительно пресекала попытки друга снять пробу.
Белокосый мрачно поглядел на «мольца» и взял ближайший пирожок. Девушка расторопно наполнила кружки молоком, гордясь своей готовкой, — а жадно жующие гости лучшая похвала хозяйке!
Альку есть совершенно не хотелось, даже подташнивало, но он заставил себя откусить кусок. С утра ж не ел, не хватало еще силы растерять вдобавок к рассудку.
Смотреть на хлопочущую у стола девчонку оказалось неожиданно приятно, в доме было тепло, светло и уютно, крыса забилась в угол и затаилась, досаждая лишь воспоминаниями о недавнем кошмаре. Саврянин понемногу начал успокаиваться, Даже голод наконец ощутил и потянулся за вторым пирожком.
— Сиве завтра отнесешь парочку? — смущенно, чувствуя вину перед наемником, спросила Рыска.
— Боюсь, ему не до пирогов будет, — хмыкнул Альк, отхлебывая молоко.
— Почему?! — Рыске тут же стали мерещиться жуткие картины: отвергнутый ухажер напивается в тряпку, а то и лезет вешаться навроде того лекаря.
— Поспорил, что лицедея в кормильню приведет или сам народ веселить будет, — усмехнулся саврянин, окончательно придя в себя. — Но до ночи, насколько я знаю, никого не нашел.
— А ты?
— Что — я?
— Ты же так здорово на гитаре играешь! — искренне сказала девушка. — Взял бы ее завтра с собой…
— Еще чего, — отрезал белокосый.
— Он же твой друг!
Альк внимательно на нее поглядел, и Рыске сразу вспомнился подслушанный разговор: «Я больше не верю в дружбу». Девушка насупилась, смутилась.
Но подумал саврянин совсем другое.
— А ты сама ему помочь не хочешь? — вкрадчиво предложил он.
— Как? — не поняла Рыска. — Я и петь-то не очень, не то, что играть…
— Ему и сказочница сойдет.
— Ты что! — растерялась девушка. — Какая из меня сказочница? Я так… балуюсь.
— В Зайцеграде тебя это не смутило.
— Ну, там…
— И в обозе тоже.
— Да, но…
— А что, хорошая идея, — поддержал Жар. — Я сам с удовольствием приду, послушаю.
— Нет, я не могу… — Рыска осеклась, внезапно осознав: может. И очень-очень хочет!
ГЛАВА 18
Крысюк, напротив, охотно оседлает любую доступную крысиху, почти не тратя время на ухаживания.
Рыска с утра была сама не своя: все роняла, на все натыкалась и попеременно донимала Жара и Алька:
— А какую мне вначале рассказать — про медведя или про трех тсецов? А сколько их вообще надо? А
