— Сам нарвался, — жестко отрезал Альк. — Мне было пять-шесть лет, когда отец принимал его в нашем замке, но я прекрасно помню этого типа. Как после выразился дед, крыса в голубиных перьях. Если б еще пару лет прожил, то спихнул бы обожаемого папашу с трона и в открытую объявил нам войну. Он ехал не заключать мирный договор, а устраивать провокацию, но перестарался и погиб сам. Впрочем, не буду врать: мы тоже не собирались ничего подписывать.
— Тем более странно — вдруг младший тоже перестарается? — скептически возразил Жар.
— Мне кажется, что ваш тсарь как раз на это и рассчитывает. Старший сын был его любимцем, а Шарес только мозолит глаза непохожестью на брата — и внешне, и по характеру. Я с ним пару раз разговаривал — хороший парень, только уж слишком отца слушается, даже когда не одобряет его приказов. Если за последние годы ничего не изменилось, то представляю, как он сейчас разрывается между долгом и…
— И?!
— И ногами и дальше. — Саврянин скатал листок, засунул его в трубочку, прихлопнул ладонью пробку и решительно объявил: — Мы должны его доставить.
— Кому?!
— Прекрасной, бесценной Исечке, — с содроганием процитировал Альк, вспоминая, как сестра с придыханием зачитывала ему творения пораженных любовной лихорадкой поклонников, навсегда отбив охоту к подобному сочинительству. А это был один из тяжелейших случаев. — Свету его души и колодцу его.
— Там вроде про колодцы глаз было, — неуверенно возразила Рыска. — Бездонные.
— Смысл один и тот же.
— То есть это… обычное любовное письмо?! — сообразил Жар.
Альк в упор поглядел на вора и медленно сказал:
— Письмо, от которого зависит судьба двух тсарств, вряд ли можно назвать обычным.
— Каким боком она зависит-то? Ну влюбился наш тсаревич в какую-то саврянку… Ты ее хоть знаешь?
— И довольно неплохо. — Саврянин неожиданно усмехнулся. — Хотя мне ее высочество Исенара на Исечку вряд ли откликнется.
ГЛАВА 23
Крысы любят играть друг с другом, хотя дружеские потасовки нередко оканчиваются царапинами и проплешинами.
Дрова наконец занялись, и дым-туман сменился ровным солнечным жаром. Высохшая трава распрямилась, в ней зажурчали кузнечики, и загудели над цветами дикие пчелы. Ноги коров выжелтило пыльцой: всадники ехали по бездорожью, вдоль неизвестной речушки, почти сплошь заросшей тростниками. Гитара и котелок бренькали в лад.
— Но в саврянскую столицу… — нудел Жар. — Это ж далеко как!
Рыска молчала, хотя при мысли о стране, населенной одними Альками, ее прошибал холодный пот. Однако с ролью гонца девушка смирилась безропотно. Во-первых, цель наконец-то была правильной и по- сказочному героической, во-вторых, другой ей Хольга не предложила.
— Всего-то три-четыре дня от границы, если по прямой.
— А до границы сколько?
Альк козырьком приставил ладонь ко лбу, скользя взглядом по бликующей под солнцем воде. Речушка почти наверняка впадала в Рыбку, и саврянин как раз прикидывал, стоит ли держаться ее и дальше, не слишком ли петляет.
— Вряд ли больше. Может, уже завтра вечером к переправе подойдем.
— Так близко?! — вырвалось у Рыски.
— Вы договоритесь вначале, далеко или близко, а потом нойте.
— Я не ною, — поспешно возразила девушка. В детстве ей казалось, что Саврия находится на краю света, а то и за ним — какой свет такую дрянь вытерпит?! Впрочем, тогда для Рыски и Макополь чем-то сказочным был. А выяснилось — обычный грязный городишко, по сравнению с Зайцеградом чуть ли не веска. — Просто запуталась, где мы.
— Мы от границы далеко и не отходили, двигались вдоль нее, немного забирая к югу, — смягчился Альк. — От Мириных Шахт до Рыбки всего десяток вешек было. А отсюда с полсотни, не больше.
Рыска вспомнила, как вместе с мальчишками улюлюкала и выкрикивала дразнилки вслед проезжавшим через Приболотье белокосым, и в животе скрутился новый клубок страха.
— Нас в Саврии тоже камнями зашвыривать будут, да? — обреченно спросил она у Алька.
— Поменьше рот разевай, никто и не догадается, что ты ринтарка, — отмахнулся тот.
— А Жар?
— Мольцов, как и путников, в любой стране уважают. А если вдобавок блаженным прикинется, вообще прекрасно будет.
— Двое блаженных на компанию многовато будет, — не остался в долгу вор.
— Ничего, я как-нибудь попытаюсь вас уравновесить.
— Благослови тебя Хольга, убогий, — смиренно ответил Жар, осеняя его знаком Богини.
Святость оказалась куда лучшим оружием против ядовитого языка белокосого, чем попытки перещеголять его в острословии.
— Кончай ты эту несчастную Хольгу поминать! — не выдержал Альк. — Нашел корову отпущения.
— Да оно прилипчивое, как не знаю что, — со смешком признался вор. — Как целый день наблеешься: Храни тебя Хольга, во имя Хольги, Хольга с тобой…, так потом само с языка слетает.
— Ты уже не в молельне, отвыкай.
— А образ?! — шуточно возмутился Жар. — Мне же и в Саврии мольца изображать придется!
— Изображай глухонемого мольца.
— Ы-ы-ы ы-ы ы-ы, — торжественно, легко переводимо возвестил вор, повторяя знак.
Альк махнул на него рукой, впервые на Рыскиной памяти оставив последнее слово не за собой. То ли настроение у него было благодушное, то ли у сплоченных общими невзгодами приятелей имелись привилегии по сравнению с нанятыми за сто златов попутчиками.
— Ты рад, что возвращаешься в Саврию? — спросила девушка, посчитав, что первое предположение более правдоподобное.
— Не знаю, — честно ответил белокосый. — Никогда не понимал этого идиотского стремления издохнуть на родине.
— Что ты, не говори так! — испугалась Рыска.
— А ты желаешь упокоиться исключительно в ринтарской землице? — Альк повернулся к девушке, прищурился, будто переводя на нее прицел заряженного ехидством арбалета. — Хотя правильнее было бы бросить тебя в Рыбку…
— Я про то, что ты помирать собрался!
— Все мы когда-нибудь умрем, — равнодушно пожал плечами саврянин. — А некоторые даже в муках.
— Но ведь не прямо сейчас!
— Откуда ты знаешь?
Рыска испуганно закрутила головой по сторонам, пытаясь понять, откуда подкрадывается беда.
— Перестань! Если говорить о смерти, то можно ее накликать.
— Какая жалость, что нельзя накликать, скажем, деньги, — саркастически посетовал белокосый.
