венгерской нации.
И тут, у подножия памятника, когда вдруг грянут первые залпы, когда застучат пулеметы «людей закона Лоджа», горячие головы юношей и девушек наполнятся другими мыслями, их чистые, добрые сердца закипят яростью. Сами о том не ведая, молодые венгры и венгерки бросятся навстречу людям «Отдела тайных операций» и обрушат море воды на колеса их мельниц.
Американцы молча обошли квадратный холмик, прикинули на глаз размеры площади, расстояние до Дуная, внимательно осмотрели фасады невысоких домов, окружающих памятник. Потом сели в машину и медленно поехали назад, по тенистой набережной Бема, через мост Маргит.
На противоположном берегу Дуная они выехали на площадь, названную именем знаменитой венгерской актрисы Ясаи Мари, и по улицам классика-романиста Балаши Балинта попали к серой неосвещенной громадине парламента[6] на главную площадь столицы, к памятникам Кошута и Ракоци.
Карой Рожа и Ричард Брук медленно, шагами фланирующих прохожих, вымерили площадь, мысленно подсчитали, сколько она вместит народу. Тысяч сорок, пятьдесят, не меньше. Столько набьется сюда, что одна пуля, пущенная вон оттуда, с крыши здания министерства сельского хозяйства, пронзит сразу троих, а то и четверых демонстрантов.
Американцы, не сговариваясь, прекрасно понимая друг друга, сели на скамейку и молча смотрели на дома, стоящие напротив парламента, где сегодня ночью должны быть созданы тайные огневые точки. «Идеальные позиции, — думал Рожа. — Все пространство перед парламентом — как на ладони. Можно выбирать любой объект. Впрочем, объект будет такой, что промахнуться невозможно даже тому, кто впервые, в своей жизни стреляет, — масса, толпа».
Тихо было в этот вечерний час на парламентской площади. Сюда не доносился ни шум города, ни свежий дунайский ветер. Деревья не шевелились, замерли. Редкие прохожие шагали тихо, сосредоточенно. Окна парламентского дворца почти все темны. Зато в небе полно ярких звезд.
Тишина. Покой. Мир.
Пройдет ночь, настанет день, и все это разом кончится. Выскочит из мешка кот «Отдела тайных операций» и загремит, завоет, застонет, дохнет смертью, пожарами, разрухой, взметнется кровавая буря контрреволюции.
— Сигналы атаки точно отработаны? — спросил Рожа. — Путаницы не произойдет?
— Не беспокойтесь. Это поручено абсолютно надежным людям. Если завтра настроение толпы окажется не на нужном нам уровне, если войска АВХ не придут сюда, мы отложим акцию. Терпеливо подождем день-два. Больше ждали.
— Да, ждали мы долго. Ужасно долго. Тридцать девять лет. — Рожа поднялся. — Поехали!
Были они в этот вечер и у великолепного памятника автору «Национальной песни» — Шандору Петефи. Здесь завтра забушует море демонстрантов, загремят речи. Черный, кудрявый, в гусарском мундире, призывно воздев правую руку к небу, стоит он на черной невысокой башенке. Сегодня великий поэт Венгрии забыт и полузабыт человечеством. Завтра о нем вспомнят или узнают его заново сотни миллионов людей. Сегодня эта маленькая невзрачная площадь имени Пятнадцатого марта мало кому известна на земном шаре, кроме венгров. Завтра весь мир узнает, что здесь, где пятнадцатого марта 1848 года вспыхнула первая искра венгерской революции, разразилась новая, первая в истории антикоммунистическая революция.
Карой Рожа подошел к Дунаю, облокотился об искореженную взрывом, покрытую ржавчиной и птичьим пометом ферму разрушенного моста Эржибет и долго смотрел на левый берег Дуная. Там, у подножия горы Геллерт, на скалистой терраске стоял с католическим крестом в руках черный монах- великан. Перед ним отбивал земной поклон волосатый хайдук, едва покрытый овчиной.
— Куда вы устремили свой взор, сэр? — спросил спутник Рожи, — на монаха или на гору его имени?
— И на монумент Свободы, — сказал Карой Рожа. — Немедленно, сразу же, как будут созданы условия, надо свалить это сооружение.
— Не советую, — решительно возразил дипломат. — Очень и очень не советую. Я давно убедился, что эта прекрасная венгерка, созданная Штроблем, прочно, на века вписалась в пейзаж Будапешта, стала национальным кумиром, как и черный монах Геллерт, ее ближний сосед.
— Я не покушаюсь на венгерку, не беспокойтесь. Я лишь хочу разъединить красавицу с примазавшимся к ней телохранителем. Я имею в виду русского солдата.
— Не возражаю против такого разъединения. В этом есть большой смысл. Сэр, поедем дальше, на другие объекты.
Были они на площади Вёрёшмарти, у килианских казарм, на бульваре Ленина, на площадях Москвы, Сены, на Западном и Восточном вокзалах и в узкой улочке Броды Шандор, около дома 5/7, в котором располагался венгерский радиокомитет и центральная радиовещательная студия. Были и на почтамте. Проехали мимо узловой телефонной станции, мимо Главного полицейского управления на площади Деак, мимо некоторых районных управлений полиции. Всюду побывали, где по их плану должны возникнуть баррикады, и вспыхнуть бои.
Вернулись на остров Маргит поздней ночью.
После короткого беспокойного сна Рожа вскочил на ноги, распахнул окно. Было раннее утро, ясное, теплое. Деревья в Японском саду обсыпаны росой. И лужайки и цветы чуть дымятся. Сильный аромат роз струится от земли. На Дунае ни единой морщинки, в его зеркале отражается голубое небо. Аллеи подметены, политы водой, безлюдны. Поют птицы. Лучи восходящего солнца освещают здание парламента, гору Геллерт и воздвигнутый на нем монумент, символизирующий Освобождение — венгерку, высоко над головой поднявшую пальмовую ветвь.
Телефонный звонок оторвал Рожу от окна. Мальчик подтвердил вчерашние сведения. Поздно ночью состоялось заседание правления клуба Петефи. Единогласно утверждены четырнадцать пунктов «Меморандума». К утру на ротаторах напечатано несколько тысяч экземпляров, написано от руки много лозунгов, плакатов. Все деятели клуба уже с раннего утра разошлись по институтам и академиям, готовят студентов к демонстрации. В общем, все идет по плану.
Эзоповский язык, к которому прибег Ласло Киш, не позволил ему быть многословным, но и его скупая информация дала возможность Роже ясно представить картину того, что творится теперь, в час пробуждения Будапешта, в цитаделях венгерской культуры и науки.
«Осень на улице, последняя неделя октября, а чувствуется весна, „15 марта 1848“ Шандора Петефи… „За дело, юноши, за дело! Замок сбивайте вековой, надетый на святую гласность богопротивною рукой! И вот к высотам древней Буды взлетели юные орлы, дрожало под напором нашим подножье каменной скалы“».
Рожа рассмеялся над своими поэтическими мыслями и пошел в ванную.
Освежившись под душем, выпив внизу, в малолюдном ресторане, кофе, он отправился на пляж «Палатинус» на свидание с агентами. Гонвед сообщил, что в казармы Килиана ночью прибыло подкрепление. Среди прибывших офицеров более половины входят в группу «Гонвед».
Новость Короля Стефана тоже была интересной. Первый секретарь ЦК ВПТ Герэ вернулся из Белграда, где находился с дружественным визитом. По его настоянию, поддержанному премьером, Хегедюшем, правительство приняло постановление, запрещающее демонстрацию молодежи. Постановление уже оглашено в институтах, передается по радио. Но это только подлило масла в огонь. Молодежь во главе с деятелями клуба Петефи забушевала, рвется на улицы раньше назначенного срока. В штабе полиции паника, вернее, видимость ее. Шеф полиции Копачи все утро говорит по телефону, доказывает правительству, что демонстрация должна быть разрешена, иначе он слагает с себя ответственность за беспорядки в столице. Копачи уверяет, что демонстрация будет мирной. Надо обязательно снять запрет. И не только снять, необходимо срочно призвать коммунистов Будапешта примкнуть к демонстрантам, чтобы предотвратить действия вражеских элементов в рядах молодежи. Правительству доводы Копачи показались убедительными, но все же оно пока не решается отменить запрет. Переговоры продолжаются. Генерал Копачи в настоящий момент находится у Герэ и Хегедюша.
Рожа лично не был знаком с шефом полиции Будапешта, не считал его своим прямым агентом, не выплачивал ему гонорара за его действия. Но если бы и выплачивал, если бы Копачи был верным
