— А профессор?
— Пришел.
Киш хозяйским глазом окинул «Колизей», и что-то ему не понравилось тут. Ящики с продуктами и боеприпасами на месте, радист с привычной озабоченностью хлопочет у действующей рации, трехцветный, с дыркой парус полощется за окном на свежем ветре. Все как надо. И все же что-то переменилось. Даже в воздухе это чувствуется. Ласло Киш подошел к радисту.
— Был кто-нибудь?
— Никого не было, байтарш.
— Какие новости в мире?
— Готовлю сводку.
— Отставить, Михай! — приказал Карой Рожа. — Сейчас будем передавать репортаж для Америки. Приготовься!
Рожа, более крупный и обстрелянный зверь, чем Мальчик, не почуял опасности. Сидел у камина и бешено строчил сценарий очередного представления. Веселое гиканье «национал-гвардейцев», звон цыганского бубна, шум автомобильных моторов, аплодисменты зрителей, записанные на пленку, сопровождались комментариями специального корреспондента. «Это очень тяжкое, печальное зрелище, друзья, — писал Рожа. — Такого мне не довелось видеть за всю мою жизнь. Только орды кочевников, предки нынешних татар, подобным образом расправлялись со своими врагами».
— Карой, слышали последнюю речь Миндсенти?
Рожа не оторвал пера от бумаги, не повернул головы к Ласло Кишу. Только промычал:
— Угу.
— Не кардинал, а маршал в сутане. Вот кто должен стать во главе новой Венгрии. Венгрии без коммунистов. К тому идет. Не зря мы устроили ему такое триумфальное возвращение в Будапешт.
В дверях показался Дьюла Хорват с туго набитым портфелем и дождевиком в руках. Его не видит Киш и продолжает:
— Да, песенка Имре Надя спета. Золотой идол оппозиции уже не премьер, а труп гладиатора на арене «Колизея».
Карой Рожа неохотно оторвался от блокнота.
— Рано отказываешься от Имре Надя. Он нам пригодится даже в таком виде, в качестве трупа: положим его поперек пропасти и перешагнем на тот берег, где нас дожидается кандидат в премьеры — маршал в пурпурной мантии. Но это будет не сегодня и не завтра. Когда успокоится море.
— Да? А я думал… Кардинал так воинственно настроен.
— Торопится он. Спешит жить.
— Спешит наверстать упущенное.
Ласло Киш заметил Дьюлу Хорвата.
— А, профессор! Подслушиваешь? Куда собрался?
— К доктору. Запаршивел я с ног до головы за эти семь дней.
— К доктору! Мы сами тебя вылечим. — Он кивает «национал-гвардейцам», и те преграждают Дьюле Хорвату дорогу к двери. — Вернитесь, профессор! Это не просьба, приказ.
— Ах, так!
— Только так. И не иначе! Ты уж извини, Дьюла, но у революции свои железные законы.
— Контрреволюция это, а не революция. К нашему святому делу присосались всякие… вроде вот этого Кароя Рожи.
— Возможно, мы еще хуже, чем ты думаешь, но все-таки мы хозяева положения, и ты должен…
— Пусть танцуют под вашу дудку убийцы, грабители, проститутки, а я… — Он решительно направился к двери.
Ямпец, Геза, Стефан набрасываются на Дьюлу, вталкивают его в комнату, запирают.
— А что дальше? — спрашивает у атамана Ямпец.
— Пока ничего. Подождем. Подумаем. Победители имеют право не торопиться.
В комнате Дьюлы раздается пистолетный выстрел.
— А побежденные, кажется, торопятся, нервничают. — Карой Рожа улыбается. — Проверь, адъютант!
— Кто стрелял? Почему? — Вбежавшая Жужанна вглядывается в карателей.
— Нечаянно. Прошу извинить за беспокойство.
Вернулся Ямпец. Смотрит на Жужу, молчит, пока она уходит.
— Застрелился. Наповал! Прямо в рот.
— Дурак! — сказал Киш.
— Неэстетично. Рот надо было пожалеть, — сказал Рожа.
— Эх, профессор! Заблудился в трех соснах. Среди бела дня. Н-да… Плохим я был тебе поводырем. Не переубедил до конца. Недовоспитал.
— Таких можно воспитать только пулей и веревкой.
— Пошел вон! — Киш замахнулся на Ямпеца. Тот не спеша отошел.
— Ласло, вы умиляете меня своей многогранностью.
— Зря смеетесь, Карой. Новая Венгрия — это не только мы с вами и вот эти… гвардейцы.
— Забота о благородной этикетке? Этакого добра в Будапеште сколько угодно. Все масти, все оттенки. Ладно, потом обсудим эту проблему. Сейчас надо упаковать профессора и отправить вниз, в котельную. Ни единой пуговицы не должно остаться. Один пепел. — Подошел к телефону, набрал номер. — Редакция? Пригласите редактора Дудаша… Просят из штаба центральной зоны. Спасибо. Жду… Сэрвус, Йожеф! Это я, Карой Рожа. Нуждаюсь в твоей помощи. Опубликуй, пожалуйста, в завтрашнем номере своей газеты маленькую заметку. Шрифт жирный, заголовок броский. Диктую я, редактируешь ты. «Русские танкисты, покидая Будапешт, ворвались в квартиру известного революционера профессора Дьюлы Хорвата, деятеля клуба Петефи. Разгромив и разграбив все ценное, что было в квартире, русские танкисты связали Дьюлу Хорвата, впихнули в танк и скрылись. Мы все это видели собственными глазами. Где теперь Дьюла Хорват? Говорят, уже в Москве». Все. Следуют подписи. Можно и фотографию. В общем, действуй по своему усмотрению. Нет, друг, лично не могу прибыть. Занят. Готовлю очередной репортаж. Да, «русская тройка». Мировая сенсация. Сэрвус.
Радист Михай вышел из «Колизея», и никто не заметил, как, куда и когда он исчез. Вернется он позже, но уже не Михаем.
Рожа положил телефонную трубку и принялся за свой радиорепортаж.
«Да, я глубоко потрясен, — писал он. — Потрясен тем, как справедливо ответили борцы за свободу своим поработителям. Сила действия равна силе противодействия. Жестокость венгерских националистов порождена жестокостью рухнувшего режима. Высокообразованные марксисты, жрецы коммунистической науки вынудили мадьяр вспомнить, что они тысячу лет тому назад были сынами дикого Приуралья и Прикамья…»
Рожа не успел закончить репортаж. Это было последнее, что он написал в своей жизни. Последние мысли, последние слова, последняя ложь специального корреспондента радиовещательной компании США.
Гранатные взрывы поразили разведчика.
Улеглась пыль. Отгремели стекла. Добиты автоматными пулями те, кого не поразили гранаты. Тишина. Темнота. Свежий дунайский ветер продувает теперь уже окончательно разрушенную квартиру. Все окна выбиты, все двери сорваны с навесов. Стены исковерканы, исклеваны, почернели от пламени пожара.
На полу, в мусоре, на битом стекле, в крови, обсыпанные известковой пылью, валяются трупы «национал-гвардейцев».
Около рации молча энергично хлопочет Имре. Покидая «Колизей» перед взрывом, он незаметно прикрыл ее ящиком с консервами и теперь надеется, что она не выбыла из строя.
Арпад, Жужанна, Андраш Габор, Юлия, Шандор Хорват, Пал Ваш, Антал и еще несколько бойцов со свечами и фонарями в руках стоят посреди «Колизея», ставшего полем боя, и с омерзением разглядывают убитых.
Арпад острым лучом фонарика черкнул по залитой кровью голове американца.
