стандартной, так как при таком подходе резко снижалась вероятность того, что в одном поместье окажутся несколько семей-земляков. Что и было надобно. Быстрее ассимилируются.
Лето прошло для восставших с переменным успехом. На юге казаки под руководством избранного гетманом Тараса Трясило, да наняв за полученное от меня серебро едисанских ногаев, разгромили посланное против них войско польного гетмана литовского Криштофа Радзивилла, но на Волыни войско восставших под командованием православного шляхтича Миколая Прозорова потерпело сокрушительное поражение от Альбрыхта Радзивилла. И в мои пределы с Волыни устремился бурный поток беженцев…
Я же отправил посольство к шведам, прощупать почву. Они, конечно, сильно заняты в войне с Германией, но с поляками у них до сих пор мир не заключен. Вполне могут ввязаться, воспользовавшись случаем половить рыбку в мутной воде, так что лучше уж все обсудить заранее. Чтобы потом не цапаться по пустякам. К тому моменту я уже получил ответы из Рима и Варшавы. Папа скорбел вместе со мной, но настаивал на праве католического короля наказывать взбунтовавшихся против истинной власти, освященной его собственным, папы, авторитетом, схизматиков, как ему то заблагорассудится. Тем самым давая понять, что, если бы я в свое время принял католичество, к мой просьбе отнеслись бы куда более внимательно, а так, мол, сам виноват. Король же Владислав высокомерно посоветовал мне не лезть в дела его страны и заниматься своей собственной. Если честно — я не обиделся. Сказать по правде, я на подобное письмо ответил бы точно так же, если не более грубо. Так что письма Владиславу IV, как, впрочем, и Урбану VIII, были не более чем PR-акцией. Поэтому я постарался, чтобы об их содержании узнало как можно больше народу — как среди моих подданных, так и при европейских королевских дворах. Персы с османами тоже были введены в курс дела.
С наступлением зимы военные действия поутихли. К Рождеству через мои карантинные избы прошло уже около сорока тысяч душ беженцев, рассказывающих страшные истории о зверствах клятых «латинян». И страна глухо заворчала, косясь на своего государя, который допускает такое. Но по весне в войну вмешался еще один фактор — османы…
Над лагерем хрипло, с переливами запели горны. Стрельцы и драгуны, до сего момента группками кучкующиеся вокруг костров, повинуясь командам сержантов и капралов, с кусками мыла в руках и полотенцами на шее начали неторопливо выстраиваться в колонны перед титанами с кипяченой водой. Кашевары у ротных полевых кухонь, курившихся аппетитным дымком, заканчивали нарезать хлеб, доставленный утром из походных пекарен. А от рогаток под барабанный бой подходили колонны только что смененных дежурных рот, сменщики которых пообедали раньше. Можно сказать — вместе со мной… Около титанов с водой со строгим видом стояли ротные лекари, кои являлись все теми же обычными рядовыми, токмо обученными полковыми лекарями. Эти же были все поголовно из дохтуров государевых лечебниц и прибыли в войска со своим набором лекарств и комплектом хирургических инструментов, тремя учениками и… дистилляционной установкой. На непременной спиртовой дезинфекции как инструментов, так и ран настоял именно я, но у дохтуров на это особенных возражений не было. Тем более что наличие дистилляторов мгновенно поставило их в несколько привилегированное положение. За лишнюю чарку бойцы готовы были для дохтура в лепешку расшибиться. Что породило некоторые злоупотребления и вынудило применять меры. После публичного разжалования трех капралов, одного сержанта и одного лейтенанта, а также порку шести десятков рядовых (невзирая на сословные различия) и перевода злополучного дохтура в лекарский чин с заменой его вновь присланным коллегой из его лечебницы — злоупотребления мгновенно прекратились. И даже лишние чарки за помощь в обустройстве начали выделяться с большой опаской… У Мишки, судя по его донесениям, дело обстояло еще спокойнее. Он ограничился одним сержантом и одним дохтуром…
Все это — наличие полевых кухонь, использование для питья и мытья рук строго кипяченой воды, а также неукоснительное соблюдение правил личной и общей гигиены — позволило свести небоевые потери, являвшиеся настоящим бичом воюющих армий, к исчезающее малой величине. Нет, животом мои воины иногда маялись, но ни во что существенное это так и не переросло… К тому же где-то с год назад один из дохтуров, Еремей Панин, изобрел «велику травяну настойку» — нечто вроде бальзама на трех десятках трав, существенно укреплявшую пищеварение, суставы и, как я подозревал, иммунитет. Поэтому я после апробации велел наградить дохтура ста рублями, наладить массовое производство сей настойки и ввести ее в суточную норму довольствия в размере чарки на душу. С утра и вечером солдату полагался неполный шкалик[38] (как-никак на земле спят-то), а на обед — ложка. И сейчас ротные лекари, строго проверив у бойцов чистоту вымытых рук, как раз и угощали проконтролированных ложкой настойки… Я с довольным видом окинул взглядом раскинувшуюся картину. Вот что значит подавленные вражеские батареи. В принципе, Львов можно было брать уже пару дней назад, но я медлил, ожидая, пока гарнизон сдастся сам. Незачем гробить людей во время бесполезного штурма…
Весной тысяча шестьсот тридцать четвертого османы ударили не слишком великим войском. Их основные силы были заняты в Персии, где султан бодался с внуком Аббаса I — Софи-Мирзой, принявшим тронное имя Сефи I. Так что румелийский бейлербей привел всего около двадцати тысяч человек, усиленных теми же едисанцами, кои в прошлом году уже воевали на южной украине Речи Посполитой, нанятые запорожцами. Но само появление османского войска в границах страны вкупе с не до конца подавленным бунтом вынудило сейм объявить Посполитое рушение. И король Владислав выступил навстречу османам с сильным войском. Где османы, как в тысяча шестьсот двадцать первом году под Хотином, потерпели сокрушительное поражение под Тарнополем. А потом Владислав развернул собранные войска и обрушился на Подолию и Волынь…
И вот тогда стало понятно, что все, что творили «латиняне» до сего дня, были еще цветочки. Особенно зверствовали «новые католики», выходцы из ранее православных семей, принявшие католичество, — Вишневецкие, Радзивиллы, Сапеги… И страна окончательно встала на дыбы. Я понял, что войны не избежать, и, отправив Владиславу грозное письмо, одним из главных требований которого было отменить массовое охолопление православных, по осени снова собрал Земский собор. Прибывшие на него казаки и подоляне с волынцами бухались на колени, плакали, криком кричали: «Спасите, православные! Селами людей вырезают! Беременным женщинам животы вспарывают и нерожденных младенцев в колодцы скидывают. Все ветлы вдоль дорог повешенными заняты. Людей заживо в храмах православных сжигают…»[39] Я слегка опешил. Неужто правда… а с кем они останутся-то такими методами? Но собор единым духом порешил «воевать латинян» и утвердил чрезвычайный налог в прежнем размере. А посланцы восставших еще и предоставили мне от имени всех сословий согласно всем моим требованиям оформленные грамоты о том, что Киев, Волынь, Подолия и Запорожье просят меня взять их под свою руку… Достоверность этих грамот у меня лично вызывала сильные сомнения, но углубляться я не стал.
После Крещения был объявлен сбор войск, отпущенных «на жилое», коих удалось собрать к началу февраля. И весь февраль, март и первую половину апреля войска восстанавливали форму. А во второй половине апреля тысяча шестьсот тридцать пятого года две армии, одна под моей командой, а вторая — под командой Мишки Скопина-Шуйского, двинулись на запад.
Войско Скопина-Шуйского в составе сорока пехотных, двадцати двух драгунских, трех кирасирских, трех полевых и двух осадных артиллерийских полков, да с тремя тысячами касимовских служилых татар общей численностью почти восемьдесят тысяч человек, паровым катком двинулось на Литву. В начале мая были взяты Орша и Витебск, в первых числах июня — Минск, а двадцатого июня Мишка прямо-таки молниеносно разгромил тридцатипятитысячное польское коронное войско, состоящее из шести тысяч кварцяного войска и Посполитого рушения во главе с самим королем Владиславом, и через четыре дня
