– Мое повеление – мне и ответ держати, – насупился тот.
«Как бы не так, – подумал я. – Тут и к гадалке не ходи – отчета Дмитрий потребует совсем у другого человека. И за статуэтки, и за трон, и за кота, и… Хотя семь бед – один ответ. Раз память, так чего уж тут. Пусть будет и такая… утварь».
Живенько вынесли и апостолов. Правда, их почему-то оказалось четырнадцать, причем один с крылышками[84]. Поблизости от них обнаружились еще два вместительных и очень красивых серебряных ларца, густо усыпанных жемчугом и драгоценными камнями. Судя по размерам, нечто среднее между маленьким сундучком и большой шкатулкой.
– А это ковчеги-мощевики, кои изготовлены по повелению моего батюшки, – пояснил мне Федор. – Тут, – Годунов благоговейно перекрестился, прежде чем взять один из них в руки, – все чудотворные святые мощи. И чудотворца митрополита Алексея, и блаженного Василия…
«Хороший подарок для Дмитрия, – сразу прикинул я. – Просто отличный, учитывая, как они тут все носятся с этими частицами рук и ног святых».
Вот только царевичу этого не объяснишь. Или попробовать?
– Их мой батюшка вместе с патриархом Иовом приносил в Великую пятницу в соборную церковь Пресвятой Богородицы и пел там Великие часы, а после часов и вечерни снова возвращал в казну, – продолжал пояснение Федор.
Судя по благоговейному отношению царевича – вон как трепетно держит в руках, – повозиться с уговорами придется изрядно.
Ладно, попробуем… потом.
А следом за ними я без колебаний распорядился загрузить статуэтку Нептуна, пояснив дьяку, что негоже, дабы в казнохранилище православного государя находились изображения языческих эллинских богов, и… тут же заодно передал своим гвардейцам богиню Диану, сидящую на золотом олене.
– Чай, у нас тут не храм и не Успенский собор, – вякнул было Булгаков, намекая на место хранения церковных ценностей.
– Ошибаешься, – поправил я его. – Именно что храм, но только государственный, а не церковный, ибо без злата и серебра не выживет ни одна страна, а раз храм, то ни чужим богам, ни… их прислужникам делать тут нечего. – И забрал серебряную статуэтку грифона с золотой головой и алмазами на крыльях.
В прислужники чужих богов тут же угодили и павлин с россыпями разноцветных искр на пышном хвосте, и пеликан, вырывающий у себя сердце, и даже пряжка в виде большой птицы, которую я недолго думая нарек фениксом, с алмазами и рубинами.
В конце концов семь бед – один ответ. Авось выкручусь, если что.
– Итак, – громогласно подвел я итог, – взято у тебя ныне из казны, согласно повелению государя Дмитрия Иоанновича, золотых и серебряных монет на девяносто пять тысяч, а также различных драгоценных камней на четыре тысячи девятьсот тридцать рублей. Остальные семьдесят тебе, дьяк, ныне царевич жалует за верную беспорочную службу.
Меньшой-Булгаков в ответ горестно всхлипнул. Как я понимаю, наш с царевичем щедрый подарок радости у него почему-то не вызвал – даже обидно.
А чего это он на меня уставился? Еще хочет? Или…
– Ах да, – спохватился я. – Также мы заодно очистили государев храм от языческих богов и их прислужников, но ты за это не благодари, бесплатно потрудились, а еще взяли, но опять-таки согласно государеву указу, немного разных камней на изготовление украшений для царицы Марии Григорьевны, царевны Ксении Борисовны и невесты Гюльчатай царевича Федора Борисовича. Ну и кухонной утвари… тоже… немного…
– Немного, – вслед за мной умиленно повторил дьяк, и лицо его… расплылось в улыбке.
Я вгляделся повнимательнее. Нет, не ошибся – и правда улыбается.
– Вовсе немного, – еще проникновеннее произнес Булгаков. – Благодетели… – И дико захохотал, ухватившись за живот и тыча пальцем в остатки. – Не… мно… го… – выжимал он из себя в секундных перерывах между очередными приступами смеха.
Годунов уставился на меня. Глаза его округлились от испуга.
– Он ума лишился, – прошептал царевич и скорбно перекрестился.
– Нет, – поправил я его. – Обычный припадок. Сейчас мы его живо приведем в чувство. – Но, сделав шаг в сторону Булгакова, остановился в растерянности, поскольку дьяк резко оборвал смех и заговорщическим шепотом сообщил мне, продолжая улыбаться:
– То-то государь возрадуется, что вы его дочиста не обобрали. Ажно в пляс пойдет. – И… сам пустился плясать, если только эти нелепые телодвижения и дикие прыжки на месте можно назвать танцем.
Кажется, царевич был прав. И что теперь?
– В Константино-Еленинскую его, – дал я указание ратникам. Щедро зачерпнув из ближайшего ларя жменю серебра, я высыпал его в подставленную ладонь стоящего ближе всего ко мне Дубца, пояснив: – Это палачам, чтоб мужика поили и кормили как на убой. А выпустят пусть, как только выздоровеет… – Я призадумался, вдруг он оклемается уже к завтрашнему дню, и добавил: – Но не ранее нашего с Федором Борисовичем отъезда.
Знать бы, что потом придется расплачиваться за свой сопливый гуманизм, я бы действовал куда жестче, но очень уж мне пришлось по душе самоотверженное радение за царское добро.
Может, он тоже вор, даже скорее всего, но зато отчаянно старается не подпускать к казенной кормушке других, а это уже кое-что.
Глава 23
Детина с волком
С отправкой обоза семьи Годуновых под охраной моих гвардейцев особых проблем не было – там всем распоряжался Зомме. В Москве я оставил лишь две полусотни – себе и Федору, да в качестве телохранителей царевича две боевые пятерки спецназовцев, да столько же «бродячих», не пожелавших оставаться в Москве.
Едва получив известие об убытии «ратных холопов» Дмитрий тут же прислал грамотку о своем прибытии уже через три дня, так что следовало поторопиться с подготовкой к встрече, тем более один день выпадал вчистую – мне и Годуновым предстоял переезд.
Им из царских палат в Запасной дворец, а мне с Никитской в Кремль, в хату Малюты, которая, согласно дарственной, теперь принадлежала… князю Мак-Альпину.
А куда было деваться, коль я сам сказал об этом подарке Дмитрию.
Дело в том, что о выделении Запасного дворца под жилье семьи престолоблюстителя я завел речь еще в Серпухове. Мол, не пристало наследнику престола, занимающему как бы промежуточное положение между государем и боярами, жить как прочие.
– У него свои хоромы имеются, – отрезал Дмитрий. – Если б не было – дело иное.
– В том-то и дело, что их нет, – поправил я его, мгновенно сообразив, что придется делать «ход конем», и сообщил: – Он на днях подарил их… мне.
Дмитрий, опешив, настороженно уставился на меня, озадаченно поскреб в затылке, но ничего не ответил. Я его не торопил. Лишь перед самым отъездом, прикинув, как получше нажать, если что, невинно осведомился:
– Так мне что же, переезжать обратно?
– Ненадобно, – неохотно буркнул он. – Пущай забирают Запасной, мне он все одно ни к чему. – Но тут же, не удержавшись, съязвил: – Невелика плата за спасение-то – я б, доведись такое, чем поболе одарил.
Я сокрушенно развел руками, соглашаясь.
Потому и пришлось оформлять Федору дарственную на свой терем и прочие хозяйственные пристройки.
– Заниматься хоть допустишь? – с улыбкой спросил царевич.
Дело в том, что один из небольших флигельков я, согласовав с царевичем, переоборудовал в некое подобие спортивного зала. Снаряды установили самые немудреные, но для восстановления спортивной формы вполне.
Туда и приезжал после вечерни Федор, так сказать, на сон грядущий. Трое спецназовцев, тщательным
