Что и говорить – талант у парня.
Игрушку, правда, я передал не сразу, а лишь на следующий день – встряла Петровна с гитарой, – но глиняная барышня и впрямь изрядно позабавила царевну, а потом, когда Ксения разглядела, что деваха подмигивает ей, еще и рассмешила.
Куколя же она поблагодарила самолично, не поленившись пройти на самый нос струга к орудующему веслом парню и сказать пару теплых слов, каковые незамедлительно вогнали моего гвардейца в краску.
Именно за талант я его и отрядил в паузок на весла вместе с еще одним гвардейцем – пусть у первого русского скульптора будет побольше шансов уцелеть.
К тому же была уверенность, что этот паренек, взирающий на Ксению после услышанного от нее по- собачьи преданно, и драться за царевну будет тоже как верный пес – до последнего вздоха.
Словом, уберег я своего Церетели.
Куколь поначалу ушам не поверил, когда услыхал о том, что мне требуется.
– Да к чему оно тебе, княже?!
– Государя хочу... позабавить, – выдал я честно и в душе усмехнулся – ох и «развеселится» Дмитрий от моей шуточки...
– Да я и не пробовал ни разу таковского-то, – замялся он. – Срамота ж. Ратника лепишь, дак он у меня перед глазами стоит, девку – тоже, а тут...
– А тут в штанах торчит, – буркнул я.
– Ну не заглядывать же мне туда, – засмущался он.
– А почему не заглянуть-то? – искренне удивился я. – А коль стесняешься, то мы сейчас с тобой вон за тот бугорок зайдем, и я тебя там оставлю на время, а сам, чтоб никто не заглянул, рядом покараулю. Как сделаешь, так и позовешь.
– Токмо спрячь сразу, чтоб никто не увидал, – попросил он, – а то стыда не оберешься. А пуще всего, чтоб царевна не узрела.
– Ларец с собой прихвачу, – покладисто согласился я и заверил: – Никогда и никому ни-ни.
На вылепленное изделие он даже не глядел – стеснялся и, даже передавая его мне, отвернулся куда-то в сторону. Зато я подверг труд Куколя самому тщательному осмотру, после чего искренне похвалил мастера:
– Хорош. И смотрится как живой – будто только что отрезали, причем в порыве страсти, – но озвучивать загодя заготовленный шутливый вопрос – с натуры лепил или как? – не стал.
И без того парень красный как вареный рак.
– Да на что оно тебе? – покраснел он от смущения.
– Сказал ведь – для забавы, – невозмутимо напомнил я ему. – Государь сердит на меня, вот я и хочу, чтоб он развеселился, потому как веселый человек злые решения уже не принимает. – И, закладывая изделие Куколя в ларец, уточнил: – А он точно не расползется в дороге?
– Я ж с добавками, – пояснил он мне. – Конечно, енто не глина, потому, ежели на открытое солнце выставить да в полдень, через часок и впрямь поползет, ибо для пущей надежности тут надобно было бы прибавить...
Дальше я не слушал, поскольку на открытое солнце в полдень выставлять не собирался ни на минуту. По моим расчетам, дело должно происходить как раз наоборот – при луне и в полночь, так что все в порядке.
Теперь оставалась лишь Ксения Борисовна...
Глава 17
Все, что в жизни есть у меня
Признаться, я был изрядно удивлен и даже поражен поведением сестры Федора после боя. Всякие там знатные дамы – маркизы, графини, герцогини и прочие баронессы мне обычно представлялись некими хрупкими и эфемерными созданиями, норовящими рухнуть в затяжной обморок даже при виде крошечной царапины, а тут...
Взглянуть на нее – и сразу понятно, чем отличается заморская принцесса от нашенской русской царевны.
Нет, речь не идет о внешности, хотя и тут отличий предостаточно, поскольку Ксения Борисовна костлявостью не страдает, но и в поведении ее тоже имелась уйма отличий.
Во всяком случае, от моих представлений точно.
Я и раньше подмечал, что слезы на ее глазах перестали выступать с обильной частотой, но сегодня она превзошла саму себя.
Ни грамма отвращения на лице при возне с ранами, действия спокойные и хладнокровные, да еще умудрилась при этом взять на себя нечто вроде обязанностей старшей медсестры, то есть руководить остальными – Акулькой и Резваной.
Кстати, если уж рассуждать, кто больше всего соответствовал надуманному мною образу и поведению царевны, так это именно Резвана – и похудее, да и в обморок норовила хлопнуться то и дело, поэтому она больше возилась с приготовлением настоев, припарок и прочего.
Правда, вначале пришлось привлечь к перевязкам и ее, причем как командир Ксения и тут оказалась на высоте. Попробуй-ка брякнуться без чувств, когда тебя то и дело дергают, отдавая властные команды.
Захочешь, да не успеешь.
Так что маленькая бригада неотложной медицинской помощи, которую сноровисто организовала Ксения Борисовна, трудилась не покладая рук и не отвлекаясь на женские слабости.
Даже моя ворчливая Петровна вопреки своему обыкновению ни разу не дернула Акульку, поскольку попросту не успевала это сделать – царевна все время ухитрялась поправить бестолковую девку чуть раньше. Причем даже не повышая голоса, но таким тоном, что ай-ай-ай.
Всякий раз, с неподдельным восторгом посмотрев на Ксению, ключница, не утерпев, с укоризной взирала на меня, явно норовя вернуться к прежним намекам и словно желая сказать нечто как у моего любимого Филатова:
Впрочем, что это я – она так и говорила, только взглядом, который был весьма красноречив, но я в ответ еле заметно качал головой, чтоб даже не вздумала ляпнуть нечто подобное вслух, и Петровна, рассерженно крякнув, принималась вновь возиться в своих снадобьях и корешках.
А потом к раненому подходил я – но уже как психотерапевт. Пара ободряющих слов от воеводы дорогого стоила и влияла на раненого почти как таблетка сильнодействующего антибиотика.
Хотя и тут без Ксении Борисовны не обходилось, ибо тяжелым, которые пребывали в сознании, я говорил одинаково:
– Гордись. Теперь ты сможешь всем рассказывать, что раны тебе перевязывала сама царевна. Вот только рассказать у тебя получится лишь при условии, если выживешь, так что теперь тебе никак нельзя покидать белый свет, иначе об этом никто не узнает.
Пригодился и кофе.
В первый день я его влил и в здоровых – надо управиться до вечера с могилами, и в тех болезных, которым, как сказала Марья Петровна, ни в коем случае нельзя давать спать.
Девки отказались – он им пришелся не по нутру еще на Никитской, а вот Ксения Борисовна после некоторых колебаний решительно кивнула и отважно выдула целую чашку, причем, хоть и непривычен ей был вкус, даже не поморщилась.
Не отказалась она от него и на второй день, чтобы взбодриться после полуденного отдыха. На этот раз, приглядываясь ко мне, она даже не стала залпом опрокидывать в себя содержимое кубка, а точно так же аккуратно отпивала из него, в то время как я неспешно приступил к своим пояснениям.
Как я и предвидел, разговор с нею получился затяжным и непростым. Впрочем, нет, что он окажется настолько непростым, я предвидеть не мог.
Едва она узнала, куда и зачем я собрался ехать, как сразу же молча полезла в сундук, а в ответ на мой недоуменный взгляд пояснила, продолжая извлекать из него свою одежду:
