Во всяком случае, это было первое, чем он со мной поделился, причем с присущей ему солдатской прямотой и откровенностью. Ну то есть не стесняясь в выражениях.
А в финале последовало лаконичное, но емкое:
– Дурак ты, князь!
Кажется, я совсем недавно это от него уже слышал…
– Повторяешься, боярин, – упрекнул я его.
– То я по первости еще сомневался, – пояснил он. – А теперь, опосля всего, точно убедился. – И повторил: – Как есть дурак.
– Слово дал, – напомнил я, но особо спорить не стал – со стороны, как известно, виднее.
Может, и впрямь…
А вот выспаться мне бы не помешало, сказывалась бессонная ночь, и я по-хозяйски распорядился:
– Ты проверь, чтоб мне в темнице солому поменяли, да чтоб не поскупились на лишнюю охапку, – и сладко зевнул.
Басманов подозрительно покосился на меня, хотел было что-то сказать, но лишь сокрушенно махнул рукой, так и не произнеся ни слова.
Ну и правильно, слышал я уже все. Тем более бог любит троицу, так что чего повторять в четвертый раз…
Отчаиваться я не собирался – говорю же, нельзя мне умирать, но о суде над собой и соблюдении даденного обещания я спросил Дмитрия при первой же встрече.
– Я к мудрым советам завсегда прислушиваюсь, – кивнул он, – потому судить тебя станут по справедливости и те, пред кем ты провиниться не успел. Токмо ежели ты мыслишь, что это тебе подсобит… – И, не договорив, вышел.
Допрашивали меня тоже деликатно – государь и тут держал свое слово: никуда не привязывали, кнутом не стегали, и все мои приготовления к большой драке, поскольку без боя я бы не сдался, не пригодились, чему я сильно порадовался.
Да и зачем пытать человека, который вины своей касаемо расхищения государственной казны вовсе не скрывает и запираться не пытается?
Удивительно, но что до всего прочего, то есть вывоза Ксении Борисовны из монастыря, то вопросов практически не задавали. То есть спросили разок, в самом начале, без уточнения деталей, и все.
Да и суд как таковой меня тоже несколько удивил своим составом.
Оказывается, сумел Басманов успеть организовать тайный совет при государе, молниеносно использовав мою идею. Да и включил туда именно тех, кого я ему и подсказал, – Яна Бучинского и князя Ивана Хворостинина.
Кто еще вошел в этот совет – не знаю, не интересовался, да и не до того мне было, но в качестве судей присутствовали именно они, которые вместе с Петром Федоровичем и, разумеется, под председательством самого Дмитрия должны были решить мою судьбу.
– Что, гусь? Эти на лис не похожи? – язвительно осведомился Дмитрий, когда меня ввели в хорошо знакомую по предыдущему посещению пыточную, и широким жестом гостеприимного хозяина обвел сидящую за столом четверку.
Основная надежда была у меня на Бучинского – этот должен встать на мою сторону.
Вот с Хворостининым куда хуже. Смотрел он на меня хоть и не зло, но, уверен, оскорбления мои не забыл, а ведь я впопыхах – с такими вводными от Дмитрия было не до мелочей – так и не успел извиниться перед Иваном. Понятно, что тут и к гадалке не ходи – все припомнит.
Однако как бы там ни было, все равно я загадал, что после суда обязательно извинюсь перед ним за издевки о разноцветных глазах, пояснив, что иного пути не было.
Басманов? Тут вообще нечего задумываться – первым подаст голос против меня. Разве что как-нибудь исхитриться и намекнуть на Фетиньюшку, о свадьбе царевича с которой после моего смертного приговора можно будет забыть.
Итого получалось один против, один за и один не пойми в какую сторону, но шансы есть, что в мою.
Однако больше всего я был удивлен, когда увидел четвертого судью. Им был… Дуглас.
Да-да, шотландский пиит, который упорно избегал смотреть в мою сторону, да и уселся весьма скромненько, на самом краешке лавки, робко сложив руки на коленях.
Впрочем, остальные судьи тоже чувствовали себя неуютно. Бучинский, например, сидевший на другом краю лавки, то и дело вставал, чтоб попить воды, а князь Хворостинин столь тяжко вздыхал, что мне стало не по себе.
Даже Басманов и тот вел себя не совсем естественно, не зная, куда деть свои руки и то и дело пытаясь отколупнуть ногтем щепку от столешницы.
Вместо обычного подьячего, которому надлежало вести протокол, раз Бучинский назначен судьей, Дмитрий поставил думного дьяка Афанасия Власьева.
Впрочем, кому ж еще и быть на этом месте, как не «великому секретарю и придворному подскарбию». Помнится, именно так именовалась его должность в Серпухове. Вот он, пожалуй, был единственным из всех присутствующих, кто вел себя естественным образом.
Хотя да, он же дипломат, так что ему сам бог велел. Взгляд непроницаемый, губы строго поджаты, и поди пойми – то ли сочувствует, то ли осуждает обвиняемого.
Поведение Дмитрия было тоже не совсем обычным – слишком много суетился, но его нервозность не в счет.
Единственное, чем он разительно отличался от остальных присутствующих, так это своим настроем. Если у прочих он был, образно говоря, пасмурным, то у государя – солнечным и безоблачным.
– Ни одной лисы, – подвел итог я.
Получив такой ответ, Дмитрий довольно потер руки и заметил:
– Стало быть, сдержал я свое слово, князь?
Я вновь утвердительно кивнул и поинтересовался, кивая на судей:
– Их ведь четверо. А что будет, если голоса разделятся поровну?
– Судей пятеро, но я скажу свое словцо самым последним, ежели оно… понадобится. – И, понизив голос, заговорщически шепнул: – Открою тебе тайну – коль что, так подам его за тебя, токмо боюсь, что глас мой навряд ли тебе подсобит, яко глас вопиющего в пустыне, уж больно они грозны. – И кивок в сторону четверки.
Понятно – снова чужими руками.
Мне на миг стало даже скучно. Хоть бы новенькое что-то придумал, а то все одно и то же.
Однако расслабляться нельзя.
Пока есть хоть один шанс, надо драться, а уж там как судьба…
Глава 23
Суд
Первое из обвинений касалось разбойного нападения на детей боярских, ехавших исполнять государеву волю и погибших от моих рук.
Как ни удивительно, но разбор случившегося был достаточно объективен. Признаться, я уже привык к обратному.
Приняли во внимание и показания тех ратных холопов, которых мои гвардейцы доставили на подворье Басманова, и… свидетельства моих воинов.
Оказывается, накануне бирючи прокричали о суде над князем Мак-Альпином, обвинявшимся в этом самом нападении, и пригласили всех видавших оное или ведавших, как все это произошло, явиться на подворье думного боярина Басманова.
Из тех, что тогда были со мной на струге и дрались бок о бок, к вечеру перед Петром Федоровичем предстал весь десяток в полном составе…
Я посмотрел на недовольное лицо Дмитрия и с трудом сдержал усмешку. Мальчик решил было унизить меня хоть в этом. Уверен был, что мои люди, которых он отпустил с подворья, не явятся, и тогда он мог, глядя на меня, сказать, что…
Впрочем, неважно что, ибо теперь ему сказать было нечего.
