достаточно сильно и тот какое-то время помолчит, не будет распускать свой змеиный язык, не сможет никому заморочить голову. Ну, и еще он надеялся, что Бушуев и Реджинальд не скоро выпустят индуса из рук. Бушуеву сейчас только дай виноватого – любого, какого угодно! – а Реджинальд, разумеется, ярчайшим образом проявит национальную черту англичан: кричать «караул, режут!» – когда их никто и не думает трогать.
Он немножко поглядел, как размеренно взлетают в воздух кулачищи Бушуева, как мелькают напряженные мышцы на веснушчатых руках Реджинальда, – и проскочил меж колоннами храма, с огромным удовольствием увидев там невесть откуда забредшего слона, который, обхватив пыльный мрамор хоботом, пытался не то вырвать колонну из пола, не то вовсе своротить все это полуразрушенное логовище чертовки Кангалиммы. Пожелав серому великану удачи, Василий канул в лес, не удержавшись и дав пинка тому самому факиру, который восседал на жердочке в позе невозмутимого Вишну, – почему-то он раздражал Василия больше других. Факир рухнул навзничь, не изменив положения сплетенных рук и ног, и Василий ощутил, что на душе странным образом стало легче. «Когда факир находится в состоянии транса, – помнится, говорил Нараян, – его можно разбить на куски, и он не почувствует боли».
– Ништо, голубчик, в случае чего наш приятель склеит тебя заново! – пробормотал он – и канул в зеленую, влажную, кричащую на разные голоса, рычащую, шелестящую листвой страну джунглей.
Василий больше не оглядывался – времени не было. До темноты он должен был оказаться в Мертвом городе. Ничего, если даже придется в нем заночевать: с тем арсеналом ему не будут страшны ни шакалы, ни даже тигры. Тем более когда он отыщет чакру, этот чудесный по своей убийственной силе метательный круг. Ну а если очень повезет, он успеет уйти из Мертвого города до полуночи. Только надо спешить – и не оглядываться!
Даже если Василий и оглядывался бы, он все равно ничего бы не увидел позади: слишком плотной стеной стояли джунгли. А жаль, как жаль, что его взгляд не умел проницать пространство!
Он увидел бы избитого, чуть живого Нараяна, которого уже не держали ноги – да это и не нужно было, потому что его держали веревки, которыми он намертво был притянут к стволу дуба. На путы Бушуев и Реджинальд не пожалели своих рубах и теперь были слишком упоены победой над злодеем, чтобы ощущать, как жадно липнет тропическое солнце к их плечам, спинам и животам. Они были просто пьяны от удачи! И еще больше опьяняло их желание расправиться с коварным индусом как можно изощреннее. Пятьсот ударов тростью по пяткам казались Реджинальду хорошим началом. Бушуев очень кстати припомнил законы милого его сердцу Кашмира: пойманному в первый раз злодею отрубают правую руку, ну а попадется вторично, разрезают ему брюхо и, взвалив на верблюда, показывают народу на базаре; когда же умрет злодей, его труп подвешивают на веревке под мост, и хищные птицы, любительницы падали, могут расклевывать поганое мясо, сколько им заблагорассудится. Загвоздка состояла лишь в одном: ни трости (бить по пяткам), ни топора (руку злодею рубить), ни ножа (брюхо ему вспарывать), ни верблюда (возить на нем Нараяна), ни веревки (чтобы привешивать), ни моста (привешивать к коему) у них не было. Не было также и зрителей, которым предстояло увидеть Нараяна со вспоротым нутром, лежащего на верблюде.
И не было Василия…
Его исчезновение повергло обоих несостоявшихся палачей в недолгий столбняк, из которого они вышли с готовым решением: если Василий решил в одиночку спасать жену, это его супружеское право. Однако отеческое право Бушуева – разыскивать и спасать свою дочь. Реджинальд клялся помогать – и сам собою, и силами Ост-Индской компании; кроме этого, стройные ряды добровольцев-бхилли маршировали в его воображении.
Непонятно было только, откуда начинать марш, а потому Бушуев и Реджинальд порешили воротиться в Беназир и первым делом просить помощи у своего общего друга магараджи Такура.
Судьба Нараяна их более не волновала, а потому они поспешно пустились в обратный путь, уповая, что к утру шакалы ничего не оставят от предателя.
Оба с наслаждением потоптались по святилищу Кангалиммы, причем Бушуев мужественно переносил боль в ногах… сказать правду, она уменьшалась с каждой минутою; а потом, полюбовавшись валявшимся на земле факиром, мстительно сбили обоих оставшихся: стоящего на голове и изогнутого дугой. Вслед за этим они углубились в джунгли, скрылись за их зеленой стеной… а поскольку они не обладали способностью проницать взором стены, то не увидели, как полумертвый Нараян вдруг вскинул голову.
Его затуманенные глаза прояснились и устремились на солнце. У индуса был взор орла, который бестрепетно встретил огненный взор светила. Какое-то время Нараян и Сурья мерились взглядами, и вскоре черные матовые глаза приобрели цвет ярого пламени, а на губах Нараяна появилась предерзкая усмешка. Он глубоко вздохнул – и вдруг мощные мышцы, взбугрившиеся на его теле и внушавшие победившим индуса Реджинальду и Бушуеву законную гордость своею победою: вот, мол, какого богатыря они одолели! – вдруг эти твердокаменные мышцы опустились и ослабели. Нараян словно бы похудел на глазах и даже как бы стал меньше ростом. И веревочные петли, предназначенные для того, чтобы сковать движения могучего тела, словно в удивлении, опали и сползли по стройному, худощавому стану Нараяна, который с облегчением потянулся и, отведя глаза от солнца, отошел от дерева – «словно бык, разорвав на себе путы, растоптав их, будто слон – лианы», как сказал бы поэт. Подобрал с травы свой тюрбан и обернул им голову, не забыв поднять и павлинье перо, валявшееся там же. Рядом обвилась вокруг травинки забытая голубая ленточка… и ни Бушуев, ни Реджинальд, ни, разумеется, Василий не могли видеть, как Нараян на мгновение прижал ее к губам.
2
Ожерелье Кангалиммы
Он нагрузился в Мертвом городе так, что едва мог идти. Ножи, кинжалы, две сабли, вагхнак, табар с блестящим лезвием. И чакру отыскал. Она была прилажена, как и следует быть, к чалме: железный обруч вроде козырька, такой остро отточенный, что Василию чудилось, самый воздух вокруг него распадается, разрезанный на куски. К своему изумлению, он нашел не только древнее кремневое ружье кайдук с треногою (взял бы с собою на всякий случай, да слишком было тяжело), но даже фугетту, на которую долго смотрел, глазам своим не веря.
В самом деле, было о чем подумать! Англичане вроде как уверены, что фугетту именно они дали индусам, – во всяком случае, она была на вооружении у сипаев и в других войсках, служивших у англичан. Однако как эта взрывающаяся штука, начиненная порохом, которая, будучи подожжена и брошена в неприятеля, летит, калеча и убивая, наводя страх, – как эта штука попала в город, который мертв уже более трехсот лет? Наверное, это все же португальское оружие – даже не французское, а именно португальское, и лежит оно именно с тех пор, как португальцы еще в XIII веке появились в Индостане. Да, умоется Реджинальд, когда Василий ему расскажет: так, мол, и так… Жаль, что нельзя взять с собою фугетту: порох отсырел, превратился в камень. Да и бог с ним. Оружие хорошее, только очень шумное. А Василий должен прийти тихо…
Впрочем, идти тихо не удавалось: вся его амуниция грохотала так, что дал бы деру даже бенгальский тигр-людоед. Поэтому Василий не опасался никакого нападения, когда шел сквозь ночные джунгли. Тигры не
