рожу, что Костя заулыбался и, подмигнув, отправил его за новой порцией, наказав, чтоб тот не спешил возвращаться. Однако его нормальное желание просто поговорить с девчонкой без лишних свидетелей и хотя бы немного искупить вину своего предшественника, каждый из присутствующих воспринял в меру своей испорченности. Епифан понимающе кивнул, вновь оскалив крепкие, желтые зубы, а девица, едва Костя накинул на дверь засов и двинулся к ее лавке, вжалась всем телом в угол и умоляюще прошептала:
– Не подходи, княже. Хуже будет. Порчу напущу.
– Я же покормить тебя хотел всего-навсего, – пояснил он и добавил: – А Епифана поесть отправил. Мужик-то из-за тебя голодным остался. Дверь же закрыл, чтоб ты не убежала раньше времени. Я ж и так тебя отпущу, только не сегодня, а завтра.
– А плата какая за свободу будет? – презрительно прищурив глаза, осведомилась она.
– Да никакой, – пожал он плечами. – Мне от тебя ничего не надо. А потом, у тебя и нет ничего.
– Ну, кое-что есть, – протянула она, но Костя только насмешливо хмыкнул, в результате чего рейтинг ее доверия к нему, как это ни парадоксально, сразу поднялся на пару пунктов.
– А теперь дай слово, что до завтрашнего утра не убежишь, и я тебя развяжу, – пообещал он ей, вставая и доставая из ножен кинжал.
– Это коли ты лапать меня не полезешь, – уточнила она, продолжая глядеть на него с недоверием, но уже без той ненависти, которая была первоначально так заметна.
– Заметано, – кивнул он головой, но, видя, как она недоуменно посмотрела, Костя тут же поправился: – Согласен, говорю.
– Тогда даю слово.
– А клятву?.. – осведомился он.
– Чем же мне поклясться?
– Самым дорогим для тебя. Ну, скажем, здоровьем твоей бабули.
– Клянусь, – очень уж охотно согласилась она, и Костя почувствовал какой-то подвох с ее стороны, но, поколебавшись, все-таки разрезал ремни, туго стягивавшие ее руки и ноги, и тут же отошел к двери.
– Опасаешься, – усмехнулась она насмешливо и, тут же надув губы, обиженно добавила: – Неужто боишься, что я клятвы не сдержу? Так ведь у меня, кроме бабки Марфуши, вовсе никого на свете нету. Как же я сама ее на погост сведу?
– Осторожничаю, – поправил Костя и тут же добавил: – Да и тебе спокойнее будет, когда я здесь, от тебя подальше.
Она задумчиво посмотрела на него, потом на стол, потом на окошко, и хотя оно было крохотным, Костя тут же заволновался.
– Эй, эй! Ты тут не вздумай, – решил он ее предупредить на всякий случай.
– А чего я? – она наивно захлопала широко открытыми глазищами, тихонько разминая затекшие от тугих ремней кисти рук.
– Сама знаешь чего, дуреха! – сердито буркнул он. – Тут высоко. Второй этаж, балда.
– Чего-чего?!
На этот раз она удивилась по-настоящему, а Костя тут же поправился, мысленно кляня себя за временную расслабуху в области словесных выражений, до которых этот средневековый народ еще не дошел:
– Высоко, говорю. Упадешь, так ноги переломаешь. К тому же собак во двор на ночь выпускают. Злющих-презлющих.
– Они меня любят, – упрямо возразила девчонка.
– Так это когда они знакомые.
– Нет, – настаивала она. – Меня всякие любят, даже волки в лесу не трогают.
– Все равно на сломанных ногах далеко не убежишь.
– А я как кошка, – не сдавалась маленькая бестия.
– А ну сядь и ешь! – рявкнул на нее Костя, устав от бесполезных пререканий.
Девчонка тут же плюхнулась на стул, испуганно посмотрела на него, робко потянулась к еде, но вскоре чувство голода пересилило осторожность, и через минуту она уже жадно рвала зубами краюху хлеба.
– Вот так-то оно лучше, – примирительно заметил он, слегка успокоившись. Заметив, как она время от времени стыдливо поправляет свое тряпье, изрядно продранное на груди и предательски показывающее даже в тусклом свете свечей ослепительную белизну молодого тела, он ехидно заявил: – А ты чего это кутаешься-то? Ты не бойся. Тебе скрывать нечего, потому как у тебя ничего и нет.
– Чего надо, то и хороню, – огрызнулась она обиженно и печально добавила: – Видишь, как холопы твои мне всю одежду на грудях продрали?! А еще и лапали.
– Ну, это ты сочиняешь, – продолжал он тем же насмешливым тоном. – Лапать они тебя не могли, потому как не за что. Разве что за ребра, но мужик же не собака, на кости не кидается.
От гнева она чуть не подавилась и, даже не прожевав до конца мясо, которое было у нее во рту, завопила возмущенно:
– А вот же лапали. И здесь, и тут, – обстоятельно показала она синяки, которые темнели преимущественно возле маленьких, не сформировавшихся до конца грудей.
– Ты пальцами-то не тычь. – Костя едва сдерживался, чтобы не засмеяться. И в самом деле, было над чем. Это ж надо, какая ситуация. Потенциальный насильник вовсю критикует свою жертву, а та с подобным раскладом ни в какую не соглашается и вовсю расхваливает свои прелести. Парадокс, да и только.
– Твои пупырышки, – он на секунду задумался, поскольку зеленки здесь еще не знали и надо было спешно придумать ей средневековый заменитель, – медом смазывать надо.
– Это еще зачем? – удивленно уставилась она на него.
– А чтобы опухоль спала и волдыри прошли, – пояснил он свою мысль.
– Да чего ты глупости говоришь?! – Она гневно распахнула останки своей то ли кофты, то ли платья, то ли ночной рубашки, и на Костю в упор глянули две небольшие острые девичьи грудки с темно-вишневыми капельками сосков на концах. – Гляди вот. Какие такие волдыри? Я каждый Божий день в росе купаюсь, родниковой водой умываюсь, я вся чистая.
И только потом до нее дошло, что она сделала, причем сама. Реакция девчонки была мгновенной. Она тут же испуганно запахнулась и так резко откинулась назад, что едва не полетела со стула. Видя же, что князь не поднимается с лавки и, вместо того чтобы жадно накинуться на нее, только весело хохочет, она стала понемногу успокаиваться, но тут наконец уразумела, какую часть ее тела Константин обозвал волдырями, и в него тут же полетел огурец.
– Хорошо, что промазала, – задумчиво сказал Костя, медленно поднимая его с пола, тщательно вытирая о многострадальные пролетарские штаны и с хрустом надкусывая.
– А то что? – с вызовом поинтересовалась она.
– А то задрал бы я на тебе юбчонку и всыпал бы по одному месту, да так, чтоб мало не показалось.
– Вот только попробуй, – уже тише и более примирительно проворчала она и, видя, что князь всерьез занялся огурцом и даже не пытается встать с места, тоже понемногу успокоилась и опять принялась за еду, однако спустя несколько минут вновь начала: – Ты хоть и князь, только у меня и зубы, и когти есть. Вот. – Для вящей убедительности она наглядно продемонстрировала ему весь боевой арсенал, широко растопырив пальцы и еще шире рот. На всякий случай она даже пару раз щелкнула зубами, на что Костя уважительно заметил:
– Острые.
– А то, – сразу повеселела она и снова принялась уплетать за обе щеки нехитрую снедь. Наконец стол опустел, и девчонка, сыто икнув, виновато ойкнула и смущенно закрыла ладошками рот.
Потом она встала со стула и чинно отвесила Константину степенный, солидно-уважительный поклон, чуть ли не коснувшись рукою пола.
– За угощенье благодарствую, княже, – посерьезнела она. От недавней недоверчивости к Константину не осталось и следа. Чувствовалось, что сейчас она больше удивилась бы, если бы он полез к ней с объятиями, чем тому, что он не собирался приставать.
– А как хоть зовут тебя, красна девица? – Костя тоже поднялся с лавки, не зная, как ответить на этот поклон.
– Зовут Марфуткой, а кличут... – начала было она опять, но тут же осеклась и виновато поправилась: –