Все эти месяцы Карен тщательно собирал информацию. И постепенно до него начало доходить, что он едва не упустил блестящий шанс. Грайрг Иммээль по-настоящему, искренне втрескавшийся в профессиональную шлюху (пусть и, как ему удалось выяснилось, слегка съехавшую на почве религии), – это сенсация. Несомненно. Особенно если умело подать все это с теми подробностями, которые Иллигоси накопал за прошедший год. О-о, это была непростая работа, потребовавшая и времени, и умения. Он встретился с большинством из ее любовников. Даже с директором закусочной «Тексти наггетс», в которой она начинала карьеру в столице. А также отыскал пару ее близких подруг, одна из которых теперь работала «плечевой» у дальнобойщиков, а вторая уехала к себе домой, где готовилась выйти замуж и старалась изо всех сил забыть обо всем случившемся. Но… он внезапно понял, что это все мелочи. Ну, будет еще один крупный скандал. Ну, вполне возможно, некоторое время Иллигоси на все лады начнут именовать «мастером скандалов». Ну и что? Не-ет. Карен понял, что ему этого мало. Ему выпал шанс стать… богом журналистики! Тем, кто повелевает жизнью мелких людишек, суетящихся у его ног. И для этого надо всего-навсего обрушить карьеру одного из наиболее успешных кутюрье современности. Причем сделать это так, чтобы ни у кого не возникло и тени сомнений, что это именно его работа…
– Лигда, если можно, – с легкой улыбкой ответила женщина. – С кем имею честь?
– Карен Иллигоси, журналист, с вашего позволения, – Карен элегантно приложился к ручке. Вот демоны Игура, а кожа у нее действительно великолепна. Да и вообще, сейчас, стоя рядом, он вполне понимал, почему Иммээль так на нее запал. Эта сучка была чудо как хороша, даже его возбуждала, несмотря на его вполне устоявшиеся «гомо» предпочтения. Чего уж говорить о таком абсолютном гетеросексуале, как Грайрг? Впрочем, возможно его возбуждала не только ее красота, но и собственное знание. Знание о том, что он держит в своих руках нити жизни этой красавицы и ее бестолкового любовника и способен в любой момент втоптать их обоих в грязь. И это ощущение власти над ней приятно щекотало самолюбие.
– Иллигоси? Вот как… – женщина вдруг бесцеремонно выдернула свою руку из его ладони и, откинувшись на спинку стула, окинула его оценивающим и… каким-то странным взглядом. Карену он более всего напомнил презрительный…
А Лигда молча разглядывала стоявшего перед ней человека. Карен Иллигоси… Она прочитала в распечатках несколько его статей. И они оставили у нее впечатление чего-то крайне… гнусного. Иллигоси постоянно подчеркивал, что они с Иммээлем старые друзья, что их многое связывает и что он всегда будет благодарен Грайргу за то, что тот поддержал его, начинающего молодого журналиста. И всегда относился к нему благожелательно. Но все это писалось только для того, чтобы в следующих строках начать лить на Грайрга грязь, временами разбавляя ее лицемерными вздохами, лишь подчеркивающими его манерные сентенции о маэстро, выходящих в тираж по причине утраты вкуса, чувства стиля и умения чувствовать перспективные тенденции современной моды.
Подобные статьи начали появляться где-то полгода назад. И хотя сначала Иллигоси был едва ли не единственным, кто позволял себе так пройтись по суперпопулярному курюрье, в распечатках последнего месяца эта тема звучала уже в целом хоре.
– Вот как… – Лигда усмехнулась.
Похоже, это и есть тот самый знак, о котором она просила. И она получила ответ на свой основной вопрос. Впрочем, не стоило торопиться. Господь столь могущественен, что иногда даже прислужники Врага в конечном счете становятся исполнителями Его воли.
– Присядете?
– С удовольствием, – Карен занял соседний стул. – Я слышал, год назад вы отправились в какой-то окраинный монастырь? – светским тоном начал он. – И давно вернулись?
– Сегодня.
– Вот как? Грайрг уже в курсе? Или вы решили сначала навестить кого-нибудь из старых друзей? Например, – он фамильярно подмигнул ей, – Ирви Холчека? Или господина Дитриха?
В этот момент Лигда как раз потянулась за своей чашечкой, и если бы она вовремя почти на автомате, не включилась в то, что они между собой называли «режимом атаки», в котором Воин, как говорил Учитель, способен стойко и спокойно встречать все неожиданности, коими испытывает его этот мир, ее рука точно бы дрогнула. Ибо господин Дитрих был директором той самой закусочной «Текста наггетс», с которой она начинала свое восхождение в Карове Божнеке. И этой фразой Иллигоси давал ей понять, что знает о ней
– Странно, – нейтральным тоном произнесла она, – мне казалось, что вы с Грайргом друзья.
– Да, – усмехнулся Карен, – многие считают так же. – Он чувствовал себя в полнейшей безопасности, считая, что только что взял эту сучку на короткий поводок, показав, насколько много знает о ней. Поэтому его вдруг потянуло на философию. – Но дружба, любовь – слишком большая роскошь в этом мире. Они делают человека уязвимым, слабым. А мир жесток. Слишком жесток, дорогая, чтобы любой из нас мог позволить себе расслабиться, – тут Карен весьма тонко (как ему показалось) улыбнулся и, подмигнув Лигде, произнес довольно развязанным тоном: – Ну да не мне тебя учить. Не так ли, Эсмерина?
Лигда сидела, прикрыв глаза и изо всех сил сдерживая охватившую ее ярость. Нет, еще не время было отпускать эту ярость на волю. Наоборот, сейчас следовало задавить ее, скрутить, загнать как можно глубже, потому что теперь ей требовалась ясная и холодная голова. Теперь все стало на свои места. Грайрг совершил то, что в этом мире хуже, гораздо хуже, чем преступление, – ошибку. Он позволил себе искреннее человеческое чувство. И Лукавый решил наказать его, ибо он стремился навсегда изгнать из этого мира это волшебное и могучее чувство, окончательно заменив его грязными и низкими страстями – похотью, сластолюбием и животными позывами тела. Что ж, он в этом преуспел. И немало. Но иногда любовь все- таки прорывалась в этот мир, и это приводило Врага в такое бешенство, что он готов был сказочно вознаградить того, кто втаптывал это чувство в грязь, измарывал его в блевотине и… убивал. И это орудие Лукавого сейчас сидело перед Лигдой, причем даже не догадываясь, что он – всего лишь орудие…
– Впрочем, моя дорогая, – неверно истолковав ее молчание, Карен наклонился к ней, перегнувшись через столик, и развязано взял ее за руку, – ты же все понимаешь лучше меня. С твоим-то опытом… – и он протянул другую руку, собираясь покровительственно потрепать ее по щечке.
Это было ошибкой. Не такой уж страшной, далеко не первой в череде его ошибок, но… наверное, первой за которую последовала немедленная расплата. Захват рукой обратной стороны кисти, поворот… и руку Карена Иллигоси внезапно пронзила такая боль, что он буквально завизжал. Но Лигда не собиралась на этом останавливаться. Она встала со стула, болевым приемом приподняв за собой Иллигоси, и, боковым зрением зафиксировав, как люди за соседними столиками схватились за личные голотерминалы со встроенными голокамерами, точным движением колена превратила его яйца в сплошную болтунью, заставив его отчаянный визг прерваться и перейти в мучительный стон, а затем громко и четко произнесла:
