стал размышлять над услышанным. События на Шанхае в общих чертах ему были известны, однако о том, что тело девочки Скворцовой так и не найдено, он не знал. Но главным, с чем ему нужно разобраться, это с исчезновением милиционера Хохлова. Возможно, старуха права, утверждая, что убивать Хохлова не только никому не выгодно, но и крайне опасно. Тогда как понимать его пропажу? (Старухины бредни об упырях Павел во внимание не принимал, объясняя их темнотой и бескультурьем.) Какие на этот счет могут быть предположения? Допустим, он загулял или куда-нибудь уехал. Вполне допустимо, но последний раз его видели поздним вечером, почти ночью, когда он брал у соседа железнодорожный фонарь. Зачем ему фонарь, если Шанхай он знал как свои пять пальцев? Отправился устраивать засаду? Но в засаде фонарь, наоборот, будет только мешать. Значит, что-то обследовал. Но что? Возможно, какой-нибудь подвал или иное подземелье. Но почему так срочно? Неужели не мог дождаться утра? Старуха говорит: с мальчишкой хотел разобраться. А может, действительно след ведет к дому Скворцовых? Ведь почему-то же их сожгли? По милицейским данным – ничем не примечательная семья. Глава работал на железной дороге, его жена была домохозяйкой. На уголовников вовсе не похожи. Стали жертвами мракобесия? Но почему именно они? А может, причина исчезновения Хохлова в его прошлом? Сам Павел с Хохловым незнаком, но наслышан о его былой славе и крутом нраве. Кто-то отомстил за старые дела? Не исключено. И все-таки нужно начинать поиски с погорельцев Скворцовых. Что, если повнимательнее обследовать место пожара? Но как это сделать? Не может же он открыто пойти туда и начать копаться в головешках. Сразу раскроет себя. Значит, нужно побывать там ночью. Сейчас надо взять точило и вновь отправиться на улицу. Возможно, появится еще какая-то информация.
Полуденное солнце пекло с неимоверной силой. Вдобавок разгулялся ветер. То тут то там возникали пыльные вихри, всасывавшие в свои извивающиеся воронки всяческий мусор. Народу вокруг – ни души. Павел медленно побрел вдоль улицы, разглядывая строения. Его, видавшего всякое, поразила убогость здешнего жилья. Казалось, совсем недавно в этой местности произошло землетрясение, настолько все выглядело перекошенным, ветхим. Даже заборы, которые для хорошего хозяина были предметом гордости, здесь являлись знаком нищеты. Создавалось впечатление, что поселок возник в один день, а завтра его уже не будет. Дунь посильнее ветер, и он развалится словно карточный домик.
Павел остановился, издал призывный вопль: «Точу ножи, ножницы!» Однако желающие привести в порядок инструменты почему-то не появлялись. Уныло завыла собака. От этого звука впечатление полной безысходности еще более усилилось. «Тут немудрено поверить в сказки об упырях», – тоскливо подумал Павел. Неожиданно рядом возник босоногий мальчонка лет восьми.
– Дядя, дай крутну? – робко попросил он.
– Чего крутнешь?
– Точило ваше. Ну дайте, за Христа ради.
– Агрегат на холостом ходу может давать сбои, – веско заметил Павел. – Сбегай до дому, принеси ножик, я его наточу.
– Ножик матка не даст. А гвоздь можете заточить?
– Гвоздь? – Павел задумчиво смотрел на худенькое заморенное лицо пацаненка, на нос, из которого в такт дыханию то показывались, то прятались назад две зеленые сопли, на синюшные растрескавшиеся губы, на убогую одежонку: драную ситцевую рубашку и короткие штаны из «чертовой кожи» на одной помочи. Жизнь явно не баловала мальчика.
– Годов-то тебе сколь?
– Двенадцать.
Павел в сомнении оглядел мальчика – на вид ему было от силы лет десять. Вид неухоженного, недокормленного ребенка пробудил в Павле жалость. Захотелось сделать ему какое-нибудь добро.
– Ну, покажь свой гвоздь.
Мальчишка полез за пазуху и извлек длинную плоскую железку, больше похожую на железнодорожный костыль.
– Солидная вещица. Как же ты его сплющил?
– А на рельсу положил. Паровоз по нему проехал, вот пика и получилась.
– Да зачем же тебе пика?
– Мало ли… Полезет кто, я достану…
– Обижают часто?
Мальчик пожал плечами, но промолчал, видимо, посчитав вопрос неуместным, но и без ответа Павлу было ясно: ребенку приходится вести нелегкую борьбу за самоутверждение.
– Ладно, точи, – разрешил он.
Мальчик поставил ногу на педаль точила и нажал на него. Вал, на котором были укреплены точильные круги, медленно завертелся.
– На самом большом круге точи, – подсказал Павел. – Силенок в тебе маловато, давай я крутить буду.
– Нет, – твердо произнес мальчик, – я сам.
– Тебя как звать?
– Санька.
– А что в вашем поселке интересного происходит?
Но мальчишка не отвечал, сосредоточенно занятый своей работой. Получалось у него плохо.
– Ты так весь день точить будешь. Давай-ка я… – Павел почти силой вырвал у мальчика гвоздь. – Тут делов-то на две минуты.
Сноп искр брызнул из-под наждачного круга. Мальчик зачарованно следил, как уродливый, расплющенный гвоздь превращается в грозное оружие.
– На, держи. – Павел протянул гвоздь мальчику. – Только не убей кого. Так что мне рассказать можешь?
– О Шанхае-то? Чего о нем рассказывать. Дыра дырой, – заметил мальчик, видно, повторяя слова взрослых. – Вот пожар недавно был.
– Кто же погорел?
– Да Скворцовы. Сожгли их.
– Кто же?
Мальчик неопределенно махнул рукой:
– Все жгли.
– И за что?
– Они, говорят, с нечистой силой знались. – Он в двух словах сообщил уже известные Павлу факты. Чувствовалось, тема не только не увлекает его, а похоже, даже тяготит.
– Ты этого Ванюшку Скворцова лично знал?
– А то! Коренной мой был. Вместе гужевались.
Павел засмеялся цветистым оборотам речи паренька. Санька счел смех за выражение недоверия.
– Гад буду! Правда, все время вместе гуляли. И купались, и картошку пекли… Так жалко его было. А потом говорят: ходит он по ночам. Ожил вроде.
– Сам видел?
– Упаси господь. – Мальчик перекрестился. – Другие встречали. И знаешь, дядя: хоть их и сожгли, а они все равно не упокоились. Так и бродят по ночам. Я, видишь ты, и гвоздь для этого припас. Ну как на меня набросятся? Пойдешь в потемках, а они тут как тут.
– Ты разве по ночам гуляешь?
– Раньше гулял, теперь страшусь. Да и другие тоже. То, бывало, как стемнеет, давай по поселку блукать, а нынче ни-ни. Боязно. Зубы, говорят, у них будто стальные. Вопьются в шею – и пламенный привет.
– Покажи, где их дом стоял?
– Это можно. Айда, позыришь.
Вряд ли какие-нибудь руины могут выглядеть более трагично, чем пепелище. Еще вчера здесь обитали люди, а нынче валяются лишь обугленные головешки да торчат обгорелые столбы. И жизнь человеческая пошла прахом, разлетелась как пепел по ветру.
– Вот тут они и жили, – сказал Санька, делая рукой широкий жест.
