Протекторат

– Честное имя, говорите? – переспросил я. – А так ли честно имя покойного доктора Довганя? Стоит ли его сомнительная честность вашего упорного молчания?

Она ответила мне озадаченным взглядом:

– Что вы имеете в виду?

– А то, что не я терял времени даром и сумел раздобыть кое-какие факты, которые прошли мимо внимания полиции и до которых не смог докопаться ваш прежний защитник. Теперь я располагаю неопровержимыми доказательствами того, что доктор действительно был любителем несовершеннолетних. Большим любителем. На выбранный мною состав жюри это произведёт сильное впечатление.

Алёна долго молчала, рассеянно глядя сквозь меня. Хотя времени у нас было мало, я не торопил её, понимая, что ей сейчас нелегко.

– И что же у вас за факты? – наконец спросила она.

– Прежде всего, полтора года назад на доктора Довганя едва не подали в суд родители одной тринадцатилетней девочки, его тогдашней пациентки. Большими усилиями инцидент удалось замять; тут сказалось и нежелание самих родителей доводить дело до публичного скандала, что наверняка травмировало бы их дочь. Поэтому они согласились на денежную компенсацию – кстати, весьма солидную.

– Полиция ничего об этом не знала?

– Похоже, что нет. Конфликт был улажен во внесудебном порядке, поэтому доктор не попал на заметку к правоохранительным органам. Эту историю удалось обнаружить лишь путём тщательного анализа его банковских счетов.

– Держу пари, – заметила Алёна, – что тут не обошлось без вашего дяди-полицейского, Ричарда Леклера. По моим сведениям, сейчас он находится в неоплачиваемом отпуске и работает на вас.

Мне оставалось только подивиться, как много может разузнать смышлёный подросток, располагая одним лишь тюремным терминалом с ограниченным допуском.

– Имена не имеют значения, – сохраняя невозмутимый вид, ответил я. – Главное, факты.

– Вы собираетесь вызвать девочку в суд и подвергнуть её перекрёстному допросу? По-моему, это жестоко. Сейчас ей лет четырнадцать или пятнадцать, очень ранимый возраст, по себе знаю, и для неё будет настоящей мукой рассказывать перед толпой взрослых о том, о чём она хотела бы позабыть. Да и её родители вряд ли согласятся.

– Совершенно верно, – подтвердил я. – Они даже слышать об этом не захотели. Но ни их согласие, ни свидетельства самой девочки нам уже не понадобятся. На днях я нашёл ещё одну жертву, постарше – ей скоро исполнится двадцать. Шесть лет назад она испытала на себе «терапию» доктора Довганя, но никому не пожаловалась, о чём сейчас горько сожалеет. Когда я связался с ней, она даже не знала, что доктор убит, а узнав об этом, прямо в моём присутствии разрыдалась от радости. – Я слегка повёл плечами. – Это было жуткое и душераздирающее зрелище. Короче, девушка – кстати, её зовут Власта – согласилась давать показания. Цитируя её дословно, это самое меньшее, что она может сделать для вас в благодарность за избавление от шестилетнего кошмара. Как я понимаю, доктор полностью подчинил Власту своей воле, и все эти годы она жила в постоянном страхе перед ним, а его смерть дала ей надежду на избавление. Во всяком случае, теперь она сможет обратиться за помощью к другому психологу.

Алёна молча встала из-за стола и отошла вглубь комнаты. Оперевшись руками на подоконник, она прижалась лбом к стеклу и засмотрелась вдаль. Сегодня на ней были облегающие брюки светло-серого цвета и лёгкая белая блузка, сквозь тонкую ткань которой просвечивался её гибкий стан. На какую-то секунду я залюбовался ею, но тут же одёрнул себя:

«Прекрати! У тебя дочь такого же возраста. Как тебе не стыдно...»

– Всё это впечатляет, – произнесла Алёна, не оборачиваясь, – но ко мне не имеет ни малейшего отношения. Доктор Довгань был предельно корректен со мной и не позволял себе никаких вольностей. Возможно, я была слишком взрослой для его извращённых вкусов, кто знает. Вы, конечно, имеете полное право предъявить эту свидетельницу суду, однако учтите, что я не стану подпевать ей.

Я обречённо вздохнул:

– Ну что ж, тогда я вообще не буду вызывать вас для дачи показаний. Любым другим присяжным это сильно не понравилось бы, но эти должны отнестись к вам со снисхождением. У них самих есть дочери, и они поймут, как больно вам вспоминать всё случившееся, особенно в присутствии посторонних людей. Показания Власты придутся тут очень кстати – она расскажет, к каким методам прибегал доктор, чтобы...

Алёна резко повернулась ко мне. Глаза её горели негодованием.

– Замолчите! Я не хочу об этом слышать. Поймите же наконец, что ничего не было! Доктор не совершал надо мной насилия, а я не убивала его. Поверьте мне – больше ни о чём я вас не прошу. Хоть вы поверьте... – в голосе её проступили умоляющие нотки, – ...пожалуйста.

– Не могу, Алёна, – мягко сказал я. – Не потому что не хочу, а потому что мне нельзя. Обычно адвокат должен непоколебимо верить в невиновность подзащитного, в этом залог успеха, но сейчас случай особый. Обстоятельства таковы, что полную вашу непричастность к убийству доказать нельзя, и если я поверю вам, то не смогу правильно вас защищать, не смогу добиться максимального смягчения приговора. А это – моя задача. В отличие от вас, я не вправе надеяться на чудо. Адвокат, который не считается с реалиями, враг своим клиентам.

Алёна вернулась к столу и села на своё место. Внимательно посмотрев на меня, она спросила:

– А вы хотите мне верить?

– Хочу, – ответил я после короткой заминки. – Очень хочу. Я отдал бы всё, лишь бы вы оказались невиновной.

Взгляд её потеплел.

– Спасибо. Я не разочарую вас. Когда этот кошмар закончится, вы убедитесь, что я ни секунды не лгала вам. – Она немного помолчала, проникновенно глядя мне в глаза. – Кстати, если Ричард Леклер работает на вас, то почему бы ему не поискать флайер, в котором я прилетела в медцентр?

Об этом флайере Алёна говорила с самого начала – сперва полиции, позже адвокату Стоянову, а затем мне. Она утверждала, что в тот день до четырёх часов гуляла в Национальном парке за пределами города, откуда прямиком полетела в медицинский центр. Разумеется, никаких записей об этом рейсе обнаружено не было. В тот день Алёна только раз нанимала общественный флайер – когда возвращалась из медцентра домой. Полиция пришла к выводу, что до этого при своих передвижениях по городу она пользовалась подземкой, тщательно избегая попадать в объективы видеокамер.

– Ричард занимался этим, – сказал я. – Он перерыл все базы данных Управления общественного транспорта, проследил рейсы всех флайеров с утра до самого вечера, но ничего не нашёл.

Алёна облокотилась на стол и прикрыла лицо ладонями.

– Не понимаю, как это могло произойти. Я вообще ничего не понимаю. Я... иногда мне кажется, что весь мир сговорился против меня. В такие минуты я боюсь, что даже «детектор правды» не поможет мне доказать свою невиновность, что его показания будут сфальсифицированы, а наркотик, который мне введут, заставит меня признаться в том, чего я не совершала.

Следующие несколько минут мы оба молчали. Алёна продолжала сидеть, закрыв ладонями лицо, а я сочувственно смотрел на неё и думал, что действительно отдал бы всё за её невиновность. Не за доказательства, не за оправдание – а именно за невиновность. Но, увы, никакие сокровища мира не в силах изменить свершившийся факт...

Наконец из дверного динамика раздался звонок, предупреждающий, что время нашего свидания истекло. Алёна тут же отняла от лица руки и посмотрела на часы.

– Сейчас будет обед, – сказала она, – а потом мы опять можем встретиться. Администрация не станет возражать – ведь вы мой адвокат, а в суде слушается моё дело.

– Нет, лучше не надо, – сделав над собой усилие, ответил я. – Мне нужно ещё поработать над материалами дела. А кроме того, у меня есть дочь, с которой в последние дни я почти не вижусь.

– Да, верно, возвращайтесь к дочери, – со вздохом согласилась Алёна. – Если бы вы знали, как я ей завидую... – Тут она многозначительно улыбнулась. – Хотя, с другой стороны, я рада, что вы не мой отец. Я совсем не хочу быть для вас дочкой.