В горницу, где обедали гости, неслышными шажками, как кошка, вошла прислужница и что-то пошептала на ухо Епифанию.
— Боярыня в добром здравии и интересуются, за кого ей всю свою оставшуюся жизнь Бога молить. Сами они к гостям сегодня выйти не смогут — слабы еще, а завтра утром самолично засвидетельствуют дорогим гостям свое почтение и неизбывную благодарность, — передал гостям Епифаний информацию, принесенную ему девкой.
— Скажи боярыне, пусть молится за боярина Вельяминова Тимофея Васильевича да рыцаря Адаша Арцыбашевича, — пробасил в ответ Адаш.
Девка убежала. Адаш откинулся на спинку стула, расстегнул кафтан и погладил себя по надувшемуся животу.
— Спаси бог. Насытился. — Он вытащил из кармана платок размером чуть ли не с простыню и тщательно вытер губы и усы. — Ну что, Тимофей Васильевич, баня, стало быть, уже свободна. А не попариться ли нам?
— Я не против.
— Оно, конечно, не очень хорошо на сытый-то желудок, но где наша не пропадала… Епифаний, как бы нам баньку сообразить?
— Нет ничего проще, ваше сиятельство. Счас покажу покои, вам отведенные, и провожу в баньку. Вещички ваши уже там, ежели чего нужно… Бельишко там, еще чего…
— Ну молодец, Епифаний. Показывай. — Адаш тяжело выбрался из-за стола.
Поднялся на ноги и Сашка, намереваясь следовать за Епифанием, но тут в горницу вновь вбежала та самая девка.
— Там опять стучатся, ночевать просятся!
— Кто такие? — скривившись, поинтересовался Епифаний.
— Купцы какие-то. Шесть душ да две повозки с товаром.
— Гоните их. Скажите, у нас и так уже полно.
— Ай-яй-яй, — неодобрительно покачал головой Адаш.
— Замерзнут ведь. Жалко людей. Мороз-то лютый, — добавил Сашка.
— Так купчишки же, — брезгливо наморщив толстый нос, попытался оправдаться Епифаний.
— Тоже люди. Пусть и не благородного происхождения. Пусти, будь милосерд. Устроишь их в людской, опять же тебе выгода — с купцов и денежку слупить не грех.
Епифаний махнул рукой.
— Пустите. Устройте их в людской, — сказал он девке, внимательно следившей за диалогом.
Комната, отведенная хозяевами путникам, вполне устроила Сашку. Постель застелена чистым, пахнущим морозной свежестью бельем. Посреди комнаты свалены их с Адашем баулы. В углу проходит широкая печная труба, отделанная бело-голубыми изразцами.
— Да, — констатировал Адаш, — скромненько живут бояре Тютчевы.
Сашку же интересовал не достаток хозяев усадьбы, а собственные вещи. Он вспомнил, что впопыхах вместе с остальными вещами бросил в возке и сумку с находящимися в ней рекомендательными письмами. Он разворошил багаж — слава богу, сумка была на месте. Он раскрыл ее и вытряс на постель драгоценные свитки.
— Ты чего, государь? — удивился Адаш.
— Письма проверяю — все ли на месте. — Сашка переложил их с места на место, вглядываясь в подвешенные к свиткам печати. — От матушки к дядьке Федору Воронцу, от матушки князю Дмитрию, от преподобного Сергия Дмитрию… А это незапечатанное — от невестки Елены к великой княгине. Сашка развернул свиток. — «Здравствуй, сестрица Авдотьюшка. Письмо это тебе передаст брат моего мужа Микулы Тимофей. Ты призри его, он у нас убогий. Он и говорить-то с полгода как начал…» — Хотя написанное было сущей правдой, Сашку это почему-то разозлило. — Вот коза!..
— Пойдем, государь, — позвал его Адаш, уже держась за ручку двери. — Потом дочитаешь. Белье чистое взял?
— Да взял, взял. — Сашка сложил письма снова в сумку, письмо Елены сунул под одеяло — почитать на сон грядущий. Сумку же, пошарив глазами по комнате, спрятал на всякий случай за печную трубу. — От любопытных глаз подальше, — пояснил он Адашу.
Парились не то чтобы наспех, но без того размаха, который обычно придает русский человек этому «мероприятию» — все ж таки и время позднее, да и место не то. Но вернулись к себе в светелку посвежевшими, сбросившими с плеч усталость, накопившуюся за дальнюю дорогу. Адаш захрапел тут же, едва коснувшись головой подушки. Сашка зажег свечу, попробовал читать, но тоже не смог противостоять навалившемуся на него сну.
Проснулись от какого-то негромкого шума за окном. Сашка вылез из постели, прошлепал босыми ногами к окну. В раскрытые настежь ворота выезжал тяжело груженный воз, покрытый сверху широкой попоной. Впереди, за воротами уже, катился, набирая скорость, крытый возок, запряженный парой резвых лошадок.
— Купцы уже уехали, — констатировал Сашка. — Поспешают.
— Добро ли ночевал, государь? — осведомился Адаш.
— С добрым утром. Пора и нам поспешать.
Адаш, как медведь из берлоги, выбрался, кряхтя, из постели и принялся одеваться.
— Ох уж эти мне перины, — ворчал он, — расслабляют они воина хуже всего… Ох-хо-хо… И где этот Епифаний? Мог бы сообразить и прислать человечка — умыться.
— Ничего. Снегом умоемся, — урезонил его Сашка.
Присев на корточки возле печной трубы, он засунул в щель между трубой и стенкой руку, пошарил там — сумки с письмами на месте не было.
— Черт, сумка пропала! — Он поднялся на ноги и вновь сверху донизу обшарил все запечное пространство.
Сумка исчезла. Письмо же к великой княгине, засунутое им вчера под одеяло, никуда не делось. Адаш внимательно следил за Сашкиными поисками.
— Ну, что?
Сашка лишь покачал в ответ головой, продолжая рыться в багаже.
— Епифаний! — взревел Адаш. — Епифаний! — Он толкнул дверь наружу. — Епифаний!
— Да, ваше сиятельство. — Епифаний уже семенил по коридору, спеша на призыв грозного Адаша.
— Епифаний, к нам в комнату заходил кто-нибудь, когда мы были в бане?
— Упаси бог, ваше сиятельство. Как вещи ваши занесли, так никто ни ногой.
— А что это за комнаты? Кто в них ночевал? — Сашка указал на три закрытых двери.
— Вот эти две холодных, мы в них теперь не топим, как боярин с боярыней в Кострому перебрались. Детские комнаты были. А в этой, которая рядом с вашей, купец сегодня ночевал.
— Какой еще купец? — удивился Сашка. — Ты ж их в людской разместить собирался…
— Так ведь… Людей купеческих в людской уложил, а самого купца… Нельзя его никак было в людскую. Это ж личный советник великого князя. Второй человек в государстве. Большой человек. Его в столице да в округе каждая собака знает.
— А имя у этого большого человека есть? — почти в один голос воскликнули Адаш с Сашкой.
— А то как же… Знамо, есть. Хоть и непривычное для русского человека.
— Имя! — И Адаш, и Сашка так взревели, что у Епифания даже ноги затряслись.
— Некомат Сурожанин кличут его… Большой…
— Лошадей! В погоню! — Сашка взвалил на себя багаж, а Адаш ухватил в охапку Епифания, и они бросились бегом к выходу во двор. Все это произошло так быстро, что только уже во дворе собравшийся с силами Епифаний сумел из себя выдавить.
— А лошадок-то нету…
— Как нету? — Сашка и Адаш остановились. — Где наш ямщик, где лошади?
— Так уехал он. Сказал, что вы с ним расплатились, и уехал. Самый первый, незадолго до купцов.
