так повязаны? – поднял он руки кверху в молитвенном жесте.
– Я остановлю их, – вдруг твердым голосом сказал отец Николай.
– Словом Божьим, наверно, – благоговейно прошептал воевода. – И убоятся они его, и остановятся в страхе, и пойдут прочь, несолоно хлебавши. А мы всем войском на колени, помолимся Господу за заботу о нас…
– Не юродствуй, сын мой, – мягко попросил священник. – Хотя ты прав. Именно словом Божьим, но не сам, а поговорив с их епископами. Есть же там епископы?
– В Ростове точно есть, – кивнул растерянно Константин. – Да и во Владимире со Смоленском тоже. В Новгороде аж архиепископ сидит, а в Киеве и вовсе митрополит. Но поможет ли?
– Выйдет, нет ли, а пытаться надо, – вздохнул отец Николай. – Уж больно много крови прольется, ежели то, что ты говорил, и впрямь произойдет.
– А что, – тряхнул головой Константин. – Может, и впрямь получится. Завтра Хвощ должен как раз выехать в Ростов, вот ты с ним и езжай.
– А мы с тобой завтра в Переяславль? – уточнил Вячеслав.
– Да нет, – внес последнюю коррективу Константин. – Теперь уже послезавтра. Сам мне мудрый совет дал насчет медалей с орденами, и тут же в кусты? Будешь завтра вместе со мной разрабатывать названия, статус, внешний вид и все остальное. Доведем до ума, сплавим все нашему Эдисону, а уж тогда поедем.
– Как повелишь, княже, – вздохнул Вячеслав, изображая самую что ни на есть покорность.
А Хвощ, поднаторевший в прелестных речах, почти сумел добиться своей цели. В беседе с Константином Всеволодовичем он особенно нажимал на то, что в их Рязани ноне проживают такие славные лекари, кои и сами Марену могут отогнать от одра безнадежного больного. Ежели только владимирский князь такой договор о мире и дружбе подпишет, то Константин самолично озаботится, дабы оные лекари ни дня не медля в Ростов прибыли.
В доказательство речей своих Хвощ скляницей с темной жидкостью похвалялся и предлагал тут же опробовать, суля уже в считанные часы заметное облегчение. Причем, видя, что Константин колеблется, боярин из сумы и кубок червленого серебра извлек, дабы тут же опробовать дать чудодейственного зелья, тем самым наглядно подтверждая свои слова.
Но на беду Хвоща, при их беседе присутствовал младший брат Константина Ярослав, прибывший из своего Переяславля-Залесского незадолго до рязанского посольства, причем с совершенно противоположной целью – уговорить Константина на войну с неспокойным южным соседом.
Заметив, как оживилось породистое, с высоко взведенными бровями, но изможденное от болезни и покрытое нездоровой желтизной лицо старшего брата, Ярослав понял, что нужно немедленно что-то предпринять. Он живо метнулся к боярину, выхватил склянку из рук и с маху грохнул ее об пол.
– Порешили яду нашему князю подсунуть? – прошипел он злобно.
– Поклеп ты, княже Ярослав, на меня возводишь, – возразил боярин.
– А думаешь, забыли мы, яко отец твой, в железа закованный, вместе с князьями рязанскими в наших порубах сиживал, да и помре в одночасье? – кивнул Ярослав в сторону Константина. – Надумал в оместники[65] за родителя свово на старости лет пойти.
– Ты, княже, прирок[66] свой ныне измыслил, дабы брате твой хворь свою победити не возмог? – глядя прямо в посветлевшие от бешенства глаза Ярослава, проницательно заметил Хвощ. – А ведь послухов[67] у тебя тому нету.
– Есть, – не долго думая, заявил Ярослав и торжествующе повторил: – Есть послух. И грамотку мне он отписал еще по осени, когда сведал, каку вы поголовщину[68] задумали.
– И грамотка у тебя оная с собой ли? – гордо выпрямился боярин, понимая, что только спокойный тон и разумные доводы в свою защиту помогут старому дипломату выйти из этой светлицы.
– Не взял я ее с собой. В Переяславле-Залесском оставил, ибо не поверил по первости изветнику[69] своему. Ныне же вспомнил о том, едва скляницу с зельем черным в руце твоей узрел. Да ты чуешь ли, брате, яко смердит дрянь сия? – тут же обратился Ярослав к Константину за поддержкой.
Тот, по-прежнему сожалеючи поглядывая на черную лужу, мрачным могильным пятном растекшуюся на чисто выскобленном желтоватом дубовом полу, неохотно кивнул головой.
Тогда и Хвощ в свою очередь воззвал к благоразумию владимирского князя:
– Поверь, княже, что, дабы сомнений никоих небыло у тебя, я и сам оное зелье из другого кубка вместях с тобой испил бы. – И он, покопавшись в своей суме, действительно извлек из нее второй кубок, очень похожий на первый, но значительно меньший по размеру.
Может, кто иной и спасовал бы, но не таков был Ярослав, услышавший какое-то позвякивание, пока боярин копался, доставая вторую посудину. И не только услышавший, но и увидевший. Тут же коршуном накинулся он на Хвоща и вырвал из рук опешившего боярина суму, после чего, торжествующе запустив в нее руку, извлек еще одну скляницу, которая наполовину тоже была заполнена жидкостью, только светло- коричневатого цвета. Он энергично взболтал ее и показал Константину, довольно ухмыляясь.
– А вот и поличное. На каждый яд есть и супротивное зелье, дабы самому с животом не расстаться. А мудрый посол – дивись, брате, – опасаясь отравы, еще допрежь прихода сюда половину отпил. Остатнее же порешил опосля принять.
– То от живота зелье. Нутром я маюсь, княже Константин, – пояснил, не смутившись, Хвощ. – А все, что рек тут княже Ярослав, овада.[70] Ежели мне веры нету, покличь своих лекарей, дабы они тебя от сомнений тягостных разрешили.
Однако лекари Константина еще больше запутали дело. Исследовав жидкость во второй склянице, старый седой Матора, не желая сознаваться в своей некомпетентности, долго тряс посудину, рассматривая ее содержимое на свет, многозначительно нюхали даже осторожно попробовал на язык, после чего сделал туманное заключение:
– Мыслю я, что вреда от оного зелья быть недолжно. Что же касаемо того, будто боярин оный нутро им свое лечит, то мы в таких случаях совсем другое болящим даем.
Далее лекарь попытался углубиться в рассуждения о том, какие именно травы они смешивают от нутра, в каких пропорциях все это составляют и сколько варят, но нетерпеливый Ярослав тут же перебил его требованием исследовать остатки черной жидкости, которая к тому времени частью испарилась, а частью впиталась в пол.
Матора, кряхтя, опустился на колени и некоторое время изучал содержимое загадочной лужи.
– Можно было бы собаке на пробу дать, – робко предложил он. – Одначе мыслю я, что ни одна тварь божья из-за вони великой лакать оное николи не станет. Смердит уже оченно, – пожаловался он, поспешно вставая с коленей.
– Так зелье это смертное или впрямь отвар лечебный?
– То мне неведомо, – честно сознался лекарь. – Но не слыхал я, дабы от твоей болести, княже, в отвары белену добавляли, а запах оной травы я доподлинно распознал.
– Вот, – торжествующе завопил Ярослав. – Я хучь в лечбе ничего не смыслю, но даже мне сия поганая трава знакома. Слыхивал я, ведьмы ее в своих черных делах потребляют изрядно.
Услышав о ведьмах, богобоязненный Константин торопливо перекрестился и с укоризной обратился к Хвощу:
– Что же ты, боярин, бесовскими травами меня напоить решился? Али и впрямь по наущению князя свово убойцем стать насмелился?
– Пусть лекарь твой поведает, – не смутился Хвощ. – Пусть как перед иконой скажет: токмо лишь ведьмы беленой пользуются али и при лечбе к ней обращаются?
– Бывает, – согласился Матора важно. – Но не от той болести, коя нашего князя мучает неустанно.
Авторитетное мнение старого эксперта оказалось решающим. Хоть боярина и отпустили восвояси, но больше пред княжьи очи не допускали. А еще через два дня ему самому и всему рязанскому посольству в достаточно категоричной форме предложили выехать из Ростова, ссылаясь на то, что у возмущенных горожан терпения может оказаться значительно меньше, чем у мягкосердечного князя Константина.
Глава 6
